И все-таки она хорошая! Рассказ о русской орфографии - Панов Михаил 1964

Хорошая орфография
Великая битва

Русская общественность давно уже настаивала на упрощении орфографии. Академия наук получала одно требование за другим: реформировать русское письмо.

В это время в Академии работали два замечательных русских языковеда: Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов. С их именами связана целая эпоха в развитии русского языкознания. Большая удача, что дело орфографической реформы попало к ним в руки. Вернее, они сами взяли его в свои руки; они-то и сделали наше письмо хорошим.

Много было истрачено энергии, настойчивости, упорства, чтобы наконец из канцелярии Академии наук разлетелись такие повестки: Господа Члены комиссии но вопросу о русском правописании

Такие приглашения получили высокопоставленные чиновники, владельцы некоторых газет и типографий, несколько писателей, ряд ученых-языковедов. В назначенный день, 12 апреля 1904 года, они собрались (в сюртуках), чтобы решить судьбу русского письма.

В комиссии было не так уж много людей, способных глубоко и верно судить о том, каким должно стать русское правописание, что в нем нужно изменить с пользой для дела. Поэтому Фортунатов постарался свести роль этой комиссии к минимуму. Комиссия должна была ответить на вопрос: следует ли изменять русское письмо и можно ли при этом пойти на изгнание из алфавита некоторых букв. Комиссия ответила: да, можно. Дальнейшая работа по настоянию Фортунатова была передана подкомиссии. Подкомиссия же состояла из специалистов, людей знающих и добросовестных.

Придворная знать, сановные лица, владельцы типографий больше не появлялись на заседаниях комиссии по реформе орфографии. Дело решали ученые. Были горячие споры, обсуждения; было желание дать народу легкое и ладное письмо. Фортунатов привлек к работе комиссии ученых, хорошо знавших нужды народной школы, людей демократических взглядов. «Малые члены» подкомиссии (т. е. те, кто не был избран официально, а привлечен к делу лично Фортунатовым) были рады деловому и товарищескому тону заседаний. Но демократический дух в работе комиссии многим пришелся не по вкусу. Обсуждать нужды школы? Приглашать на заседания комиссии простого учителя? (А этот учитель, в будущем академик В. И. Чернышев, был уже и тогда автором многих ценных исследований по языкознанию.)

Сторонники академической чопорности, чинности, чиновничьего этикета, сюртучности демонстративно вышли из комиссии.

И. А. Бодуэн де Куртене

Черносотенная печать сразу же начала травить Фортунатова и Шахматова. Полились грязные газетные помои Суворина и других охранителей. Шахматов с горечью писал Фортунатову о реформе: «…громадное большинство против нее».

Большинство… Если не считать народа. Почти поголовно неграмотный, он, казалось, не подавал своего голоса. Неистовствовала буржуазная печать; против реформы было именно ее «большинство».

Впрочем, некоторые круги буржуазии стояли за реформу, и о мотивах своей поддержки писали весьма откровенно. Грамотный рабочий «толковее» неграмотного, писал один буржуазный публицист.

Эта толковость при грамотности должна даваться школой, которою надлежит готовить нам… всю рабочую массу, способную идти в уровень с требованиями боевой конкуренции… Деревенский ребенок, которому книжка опротивела из-за трудностей школьной учебы, бросает всякое чтение после школы, почти все забывает, вступает в жизнь и полуграмотным и бестолковым! И таково большинство наших рабочих.

Трудно сказать, чего здесь больше: клеветы на рабочих или жадного стремления выжать из них все до последнего. Кончается послание плаксиво-сентиментально:

Неужели, господа, это (т. е. малограмотность народа. — М. П.) маловажный факт, даже с нашей чисто утилитарной точки зрения, уж если мы не хотим по-человечески отнестись к напрасным слезам и страданиям миллионов детей…?^[74]

Плаксивый тон весьма примечателен. Очевидно, мало было надежды, что большинство заводчиков посочувствует демократизации русского письма.

Но были и другие мнения. Фортунатов получил письмо, подписанное: «Ремесленники города Житомира». В письме говорилось, что простой рабочий человек не может полностью овладеть сложным русским письмом, с ятями, с сотнями разных каверзных написаний.

Если же и есть счастливцы, кои говорят и пишут правильно, то это досталось им благодаря интеллигентной среде, среди которой выросли, воспитывались — имея при том достаточно средств, чтобы быть среди хорошо образованных воспитателей…

О врагах реформы сказано строго:

Только такие, как Суворин, могут не сочувствовать предпринимаемой реформе, так как подобные люди рождаются, воспитываются и работают не ради добра на благо ближнему, а ради того, чтоб выделиться внешне из среды, получить сладкий пирожок, и с высоты-мишурного величия, с гордым самообольщением презрительно взирать на обездоленную братию и в то же время читать лекции о добре — истине, о вредности сладкого пирожка для желудка^[75]…

В печати стоял рев противников реформы. О чем писали они? О том, что традиционное русское письмо освящено историей. Что после реформы орфографии народ не сможет читать священное писание. Что без буквы ять не отличить образованного от невежды. Что надо беречь русский язык, а реформаторы хотят его испортить.

А. А. Шахматов

Последний довод поддерживался особенно ретиво. Это был прямой вздор; изменение письма — вовсе не изменение языка. Письмо — одежда, мундир языка. Говорят: рукава очень длинны, надо бы подрезать!…И в ответ — вопль: не позволим рубить руки!

Ремесленники из Житомира писали в своем письме: «Реформа касается внешности, правописания, а не живого языка, который реформируется временем и обществом, а не комиссией»… Фортунатов подчеркнул это место в письме и с особым удовольствием доложил о нем орфографической подкомиссии. Прочесть целиком это послание житомирцев он не смог. Из-за резкости выражений, писал Фортунатов, оно «не могло быть доложено мною в полном виде» даже членам подкомиссии.

Предложения подкомиссии были глубоко продуманны, дельны, практичны. Почти все они имели фонемный характер. (В Комиссии участвовал и создатель фонологии И. А. Бодуэн де Куртене.) Все они были направлены против мертвых традиционных написаний. «Желательно, — говорил Фортунатов, — освободить русское правописание от всех тех орфографических правил, которые не основываются на фактах, существующих в языке».

Но от первоначального, последовательного плана пришлось не раз отступить. Ф. Е. Корш, участник комиссии, блестящий ученый-языковед, сторонник решительного облегчения русского письма, говорил, что положение подкомиссии можно обрисовать пословицей: и хочется, и колется, и маменька не велит… Маменька, и правда, не велела. Когда предложения ученых были вполне обдуманы и готовы, президент Академии великий князь Константин приказал все положить под сукно: верхи царской России сочли «орфографическую смуту» нежелательной.

Только после Великой Октябрьской социалистической революции труд Фортунатова, Шахматова и их помощников получил признание и стал всеобщим орфографическим законом.

До введения этого закона орфография у нас была традиционной — но сквозь традиционность пробивался, еле брезжил фонемный принцип письма. А после введения нового правописания, у нас письмо фонемное — но с некоторыми, не всегда обоснованными остатками традиционности.

Иногда эти остатки стихийно уничтожаются. Практика письма постепенно заставляет их отменять. Например, писали: пловучий. Фонема в корне — А; вовсе не О; это видно по словам плавать, вплавь (где гласная фонема — под ударением, в своем основном виде). Она проявилась и при образовании сокращенных слов: Плавсредства (во время войны было такое учреждение в Ленинграде), плавдок, плавсостав. Конечно, Плавсредства, а не Пловсредства: это ясно каждому, говорящему по-русски. Затем стали писать и плавучий; это было узаконено. Фонематическое письмо здесь пробило себе путь, одолело традиционное написание корня.

Еще одна традиционная окаменелость: гарь, загар — но загореть, горелый. Это прямой вызов фонематическому принципу: под ударением в корне всегда а, без ударения пишем всегда о. Фонема-то А! Но вот что важно: в новых словах, которые появляются в наши дни, пишется уже а (в этом именно корне), например: выгарки.

Эта страница из книги Бодуэна де Куртене «Об отношении русского письма к русскому языку». Новаторская книга Бодуэна по-новому поставила многие вопросы теории письма. И напечатана она с некоторыми новшествами. Читателям резало глаз, например, что нет еров в конце слов. (А вы бы, читатель, и не заметили их отсутствия, если бы я не обратил на это вашего внимания)

Да, нефонемные написания в нашем письме еще остались. Но основа заложена прочная: во всех основных чертах письмо наше фонемно. Помните пример традиционного письма? Там я отметил 144 традиционных написания. А если тот же текст переписать современной орфографией и посчитать, сколько сейчас в нем традиционных написаний, окажется — мало, очень мало. Всего только два (выучишь, великого)