Русский язык на грани нервного срыва - Максим Кронгауз 2017

Правка языка
Средний род как подавленное либидо

Всентябре 2009 года страну опять тряхнула волна народного гнева. И направлена она была против власти, словарей и среднего рода слова кофе. На защиту русского языка встали практически все: от мала до велика, от верха и до низа. Самый впечатляющий текст за чистоту русского языка, который я прочел в это время, был обнаружен мной в интернете и состоял сплошь из нецензурных слов, а потому плохо поддается цитированию. Согласитесь, в этом есть определенное величие — использовать для защиты своей культуры любые, вот именно любые, методы. Кто-то клялся не пить кофе больше никогда в жизни, а точнее, до того момента, пока тому не вернут мужской род, кто-то обещал вылить кофе на голову официанту, если тот принесет черное и горячее, ну и так далее.

Всех этих милых и образованных людей я чисто по-человечески понимаю, потому что сам такой. С таким трудом в школе и дома мы заучили, зазубрили этот самый черный кофе, черный кофе, черный кофе, черное, тьфу, теперь еще тридцать пять раз — черный кофе, черный кофе… И вдруг отказаться от этого?! Да это равносильно признанию, что школьные годы прошли зря, детства, по существу, не было, а тупая зубрежка была не приобщением к культуре, а именно что тупой зубрежкой.

В общем, за мужской род держались так, как держатся за все мужское, прежде всего, конечно, я намекаю на либидо, вынесенное в заголовок. Потому что либидо, как и кофе, среднего рода не бывает. Тут я имею в виду уже не грамматику, а суть… Хотя для кофе как раз грамматику… Короче, я запутался, но кто понял, тот понял, а кто нет, тому, может, и не надо было. В общем, черное кофе хуже, чем подавленное либидо.

Мало кто из почтенных и высококультурных людей обратил внимание на то, что мужской род слова кофе никто не отменял, произошла, если говорить красиво, либерализация нормы. То есть те, кто скажет черный кофе, будут по-прежнему правы, но и те, которые скажут иначе (не будем попусту бередить раны), тоже не то чтобы совсем не правы. Я понимаю, что это слабое утешение. Обидно, что вот я детство промучился, но зазубрил, а дети мои даже мучиться не будут, а будут говорить, как им вздумается. Что называется — дожили! Да и сосед мой, говоривший не так, как я, теперь тоже в законе.

Здесь, правда, надо предупредить всех добрых и интеллигентных людей, что порой и они невнимательны к самим себе, к своей собственной речи. Да, черный кофе заучили, но как часто слышу (и, что гораздо хуже, сам произношу) какую-нибудь фразу типа: «Ты купила кофе? Где же оно» или «Пригляди за кофе. — Ой, уже закипело». Все это тот самый средний род, который контрабандой проникает в нашу, смею надеяться, литературную речь. Здесь, конечно, особенно добрые и особенно интеллигентные скажут, что они-то как раз «никогда ничего подобного», и чтобы я «не смел клеветать», и что… (дальше уже нецитируемо).

В общем, присутствие среднего рода у кофе в словарях, безусловно, обидно, а кому-то даже и оскорбительно, но что поделать, такова правда жизни: нормы меняются. Во время дискуссий и разговоров я понял главную проблему нас всех. По мнению подавляющего большинства, норма не должна меняться. Мы, лингвисты, должны бережно хранить ее и передавать из поколения в поколение, а народ будет эту норму благополучно нарушать. Между обществом и лингвистом должен происходить этакий скрытый диалог.

Общество призывает лингвиста и заинтересованно спрашивает его: «Как правильно?»

Лингвист (такой чудаковатый, не от мира сего профессор) задумчиво отвечает: «Так-то и так-то, ибо так говорили наши предки, и мы должны говорить точно…»

Общество прерывает лингвиста: «Спасибо (или как-то менее вежливо). Но я буду говорить, как хочу!»

Зачем, спрашивается, вызывало? А положено.

В заключение позволю себе обобщить. Норма в языке — это ведь своего рода закон или, скажем, аналог закона, а словарь — своего рода кодекс, содержащий указания, как говорить. Так вот, каких мы хотим законов? Прекрасных, хранящих традицию, высокоморальных, но таких, которые никто не выполняет? Или более приземленных, учитывающих реальное поведение людей и потому соблюдаемых естественным образом, по крайней мере, большинством?

p. s. Признаюсь, я слегка упростил проблему, потому что для определения нормы в лингвистике исследуется не вообще большинство, а большинство из образованных людей, но общей картины это не меняет.