Все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку - 2019

Катя

Живописец написал бы ее портрет так: Катя стоит и улыбается, тонкие ее волосы растрепаны, будто ими шалит майский ветер, ситцевому платьицу приятно быть надетым на такую стройную девушку. Позади нее между облаками пробиваются теплые лучи солнца сквозь лазурь, под ногами — что-нибудь вроде подорожника с одуванчиками. Но самое важное в портрете — лицо: вопросительно приподнятые брови; уверенно вздернутый носик; сверкающие неугасаемой жизнью, мечтательные, умные, невинно страстные глаза; свежий, чуть-чуть припухлый рот. Лицо такое, что живописец, даже не закончив портрета, сам бы должен влюбиться в эту замечательную восемнадцатилетнюю девушку, если у него в голове есть хоть капля здравого смысла.

Катя не любила ничего несправедливого, жестокого и бурного. Иной человек от одного пустого любопытства соскочит с трамвая, чтобы вмешаться в какой -нибудь скандал на улице. Катя считала, что хорошо тогда, когда кругом дружелюбные люди, добрые, веселые, энергичные. От диких криков на улице у нее закатывалось сердце. Все злое она не принимала, оно было ни к чему в ее жизни.

Кате было восемнадцать лет, и она еще продолжала расти, поэтому и жизнь кругом нее также должна была расти. Катя верила, что все тяжелое и темное должно было исчезнуть, так же как на московских улицах исчезали гнилые домишки и на месте их быстро вырастали громады или «комплексы». Когда Катя рано поутру пробегала Красной площадью по пути в школу, ничто бы не могло убедить ее в том, будто золотые стрелки часов на башне двигаются к худой жизни. Ничего подобного! Время уверенно вело стрелки часов к Катиному счастью.

Но началась война. Нацистская душа вырвалась на свободу, чтобы досыта насладиться злом. Немцу-фашисту была, наконец, разрешена кровь, разрешено редкое «удовольствие» — убивать людей. Настал богатый праздник фашистского пиршества: идти с засученными рукавами, жечь, взрывать, топтать, вонзать, глядеть на дымы и дымы по горизонту, на зарева, зарева, глядеть на лужи крови, на искаженные предсмертным ужасом лица человеческие. «Вперед! — кричали фашисты. — Вот это полноценная жизнь!»

В это лето Катя окончила школу, но вместо университета пришлось служить. Война не пощадила ее семьи. Отец стал жаловаться на тошноту и слабость, в сентябре его отвезли в больницу, вскрыли живот и опять зашили. Через несколько дней он умер. У Катиной мамы стали трястись голова и руки. Брат ее Леонид ушел добровольцем с артиллерийским полком на фронт. Катя, как большинство московских девушек, добросовестно работала сначала в каком-то учреждении, потом на оборонном заводе. Когда немцы подходили к Москве, она копала вместе с другими траншеи и противотанковые рвы. Хотя одних фугасок да грохота зенитной артиллерии было достаточно, чтобы внушить ей вещественность войны, все же война не стала для нее ощутимо понятной, должно быть, потому, что такое великое зло не помещалось в ее светлом сердце.

Живописец теперь бы уже не стал, пожалуй, писать Катиного портрета. Она стала молчаливой, ходила глядя под ноги, сдвинув брови, точно все время напряженно думала и пыталась что-то понять. (452 слова)

По А. Толстому