Искусство анализа художественного произведения - Т. Г. Браже 1971
ИЗУЧЕНИЕ ЛИЧНОСТИ ПИСАТЕЛЯ В РАБОТЕ НАД ХУДОЖЕСТВЕННЫМ ТЕКСТОМ
М. Г. КАЧУРИН, М. А. ШНЕЕРСОН
Чем выше поэт, тем оригинальнее мир его творчества, — и не только великие, даже просто замечательные поэты тем и отличаются от обыкновенных, что их поэтическая деятельность ознаменована печатью самобытного и оригинального характера.
В. Г. Белинский1
1 В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. 7. М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 311.
«Что ты за человек?»
Общеизвестна мысль Л. Н. Толстого о том, что чтение — это знакомство с писателем: «... основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: «Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь сказать мне нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?»2
2 Л. Н. Толстой. Поли. собр. соч., т. 30, М., Гослитиздат, 1951, стр. 19.
Этот вопрос характерен для процесса восприятия художественного творчества.
Чтобы освоить теорию химических связей, созданную А. М. Бутлеровым, нам необязательно представлять себе личность творца этой теории. Но глубоко понять человеческие взаимоотношения, характеры, судьбы, изображенные в романе «Анна Каренина» Л. Н. Толстым, современником Бутлерова, мы вряд ли сможем, не пытаясь представить себе автора, его отношение к людям, к обществу, к жизни.
Подчеркнем, что речь в данном случае идет именно о личности писателя, т. е. о единстве социально обусловленных и индивидуально выраженных свойств человека — автора произведения, а не просто о фактах его биографии. Сведения о жизни писателя, конечно, помогут нам представить себе его идейно-нравственный облик.
Личность автора в произведении может быть объектом изображения, может непосредственно не изображаться, может то выступать вперед, то совершенно скрываться за литературными персонажами. И вместе с тем каждое произведение есть духовный портрет автора.
Проблема выражения личности автора в его произведениях, всегда привлекавшая внимание писателей, критиков, педагогов, ныне особенно актуальна. Нельзя не присоединиться к мнению Б. И. Бурсова: «Отстранение от индивидуальности писателя превращает историю литературы в скучную, безжизненную абстракцию»1. И это отнюдь не кажущаяся опасность и в литературоведении, и в школьном преподавании.
1 Б. И. Бурсов. Реализм всегда и сегодня. Л., Лениздат, 1967, стр. 96.
Воспринять текст произведения как образное отражение действительности и в то же время как проявление духовной жизни конкретного человека — писателя — это важный шаг в эстетическом развитии школьника. Только поняв художественное произведение как выражение личности писателя, возможно понять его и как отражение жизни общества, жизни народа, жизни человечества.
Но бывает, что в течение всех лет школьного обучения для многих юных читателей все книги в общем «на одно лицо», разница лишь в том, про что написано.
Учителю-словеснику необходимо разобраться, почему читатель-школьник не видит личности писателя на страницах его произведений.
Выясняя это, преподаватель должен осмыслить одну из наиболее трудных проблем эстетики и литературоведения — проблему специфики литературы как средства познания действительности. До сих пор существует еще точка зрения, в соответствии с которой искусство отличается от наук о природе, человеке и обществе лишь формой. Что же касается содержания художественного произведения, то его якобы можно просто перевести на язык логики. В сущности, это теория «упаковки» в эстетике, в какие бы формулировки она ни облекалась: искусство отличается от науки «упаковкой» материала.
К. И. Чуковский как-то заметил, что в школе писатели, «эти сложные творческие индивидуальности», становятся похожими на воробьев: все серенькие, все чирикают...
Ничего удивительного. Если вся заслуга писателя состоит в том, что он выразил «в ярких образах» то, что известно и без него, — его личность можно «индивидуализировать», разве что указав дату рождения и смерти да кое-какие биографические факты. Учащиеся нередко характеризуют разных писателей набором одних и тех же стандартных фраз просто потому, что именно к этим стандартным фразам на уроках сводится анализ «идейного содержания» художественных произведений.
Научная несостоятельность такой методики ныне вполне установлена. Однако «теория упаковки» еще держится прочно: она привычна, подкреплена многолетней традицией.
Игнорирование индивидуальной природы художественного творчества иногда пытаются обосновать возрастными особенностями школьников. Довольно твердо держится, например, мнение, что дети 7 — 12 лет и не могут заинтересоваться писателем, это им недоступно, их привлекают лишь события и герои книги. Однако передовой опыт преподавания литературы, библиотечная работа свидетельствуют, что такая точка зрения ошибочна. Нельзя рассматривать результаты искусственно заторможенного развития юного читателя как предел его возможностей. Человек, начинающий самостоятельно читать книгу, при всей своей наивности, оказывается, может заинтересоваться автором и понять (в известных пределах) своеобразие написанного им. Мы знаем учителей, которые осмеливаются собирать «вокруг писателя» разбросанные в программе по тематическим рубрикам произведения Пушкина, Гайдара, Некрасова, Пришвина, Толстого, Чехова, Маршака. Нам довелось и наблюдать, и давать такие уроки. Оказывается, знакомство с писателями детям очень интересно, они способны понять даже некоторые особенности писательской манеры и оценить их. Очень убедителен опыт учительницы начальных классов В. С. Савватьевой из г. Подпорожья Ленинградской области (школа им. А. С. Пушкина). Она рассказывает детям о Толстом, Чехове, Маршаке, Гайдаре, их произведения, разбросанные, в хрестоматиях по тематическим рубрикам, объединяет «вокруг писателя» и добивается у своих питомцев несравненно более высокого уровня читательской культуры, чем это бывает обычно.
Отсутствие или наличие у школьника интереса к личности писателя — это не возрастное свойство, а результат обучения. С возрастом меняется глубина проникновения в духовный мир писателя. И если третьеклассник способен жадно слушать рассказ о том, как дружил Некрасов с крестьянскими ребятишками, то шестиклассник размышляет о том, как отразились события жизни поэта в стихотворении «На Волге», а девятиклассник задумывается над особенностями выражения личности автора в лирическом стихотворении, в сатире, в эпической поэме.
Методы работы над литературным произведением, помогающие читателю понять писателя, сблизиться с ним, не требуется отыскивать заново: они давно разрабатываются отечественной наукой о литературе.
Заслуга создания целостной теории художественного творчества как выражения личности писателя принадлежит В. Г. Белинскому. В статьях о Пушкине он говорил: «Все произведения поэта, как бы ни были разнообразны и по содержанию, и по форме, имеют общую всем им физиономию, запечатлены только им свойственною особностию, ибо все они истекли из одной личности, из единого и нераздельного я. Таким образом, приступая к изучению поэта, прежде всего должно уловить, в многоразличии и разнообразии его произведений, тайну его личности, т. е. те особенности его духа, которые принадлежат только ему одному»1.
1 В. Г, Белинский. Поли. собр. соч., т. 7, М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 307. Все дальнейшие ссылки — но этому изданию (в скобках указаны том и страница).
Белинский отчетливо рисует путь, которым надо идти, чтобы «уловить тайну личности поэта в его творениях». «Изучить поэта значит не только ознакомиться, через усиленное и повторяемое чтение, с его произведениями, но и перечувствовать, пережить их» (VII, 310).
И далее, переходя «от восторженного увлечения к хладнокровному и спокойному созерцанию», мы должны постараться отыскать ключ к тайне личности творчества поэта. Этим ключом, по мысли Белинского, является пафос, который ведет поэта «на труд и подвиг творчества» (VII, 312).
«В пафосе поэт является влюбленным в идею как в прекрасное, живое существо, страстно проникнутым ею, — и он созерцает ее не разумом, не рассудком, не чувством и не какою-либо одною способностью своей души, но всею полнотою и целостью своего нравственного бытия, — и потому идея является в его произведении не отвлеченною мыслью, не мертвою формой, а живым созданием...» (VII, 312).
Проблема личности писателя оставалась центральной и на последующих этапах развития науки о литературе.
Н. Г. Чернышевский связал оригинальные черты таланта молодого Толстого с самопознанием писателя. Толстой «чрезвычайно внимательно изучал тайны жизни человеческого духа в самом себе; это знание драгоценно не только потому, что доставило ему возможность написать картины внутренних движений человеческой мысли ... но еще, быть может, больше потому, что дало ему прочную основу для изучения человеческой жизни вообще, для разгадывания характеров и пружин действия, борьбы страстей и впечатлений»1.
1 Н. Г. Чернышевский. Полы. собр. соч.5 т. 3. М., Гослитиздат, 1947, стр. 426.
Концепция литературного творчества, созданная Н. А. Добролюбовым, способствовала уяснению сложных противоречивых отношений между чувством художественной правды, свойственным талантливому писателю, и его общими теоретическими понятиями о жизни.
Статьи Добролюбова о Гончарове, Островском, Тургеневе содержат исследование миросозерцания этих писателей, которое выразилось в их художественной деятельности. В работах Добролюбова мы находим и проницательные суждения о процессе творческой деятельности читателя.
В. И. Ленин, применив марксистский анализ к изучению литературных явлений, раскрыл диалектику отражения действительности в творчестве художника, показал противоречия в произведениях, взглядах, учении писателя как выражение противоречивых условий самой жизни в определенный исторический период, объяснил связь между индивидуальным, классовым и общенародным в литературном творчестве. Статьи В. И. Ленина о Толстом, полные суровой прямоты, лишенные и тени славословия, нарисовали величественный образ художника, чья деятельность отразила мировое значение русской революции и обозначила шаг вперед в художественном развитии человечества.
Мы не можем ставить перед собой задачу показать в рамках данной статьи историю изучения избранной нами проблемы. Отметим лишь, что современная наука о литературе с разных сторон исследует проблему личности писателя. Непрерывно обогащается серия литературных мемуаров, оказывающая неоценимую помощь учителю-словеснику в ознакомлении учащихся с жизнью и деятельностью писателей.
И все же очевидно, как еще много предстоит сделать. Проблема выражения личности писателя в его творчестве не подвергается самостоятельному рассмотрению ни в одном из старых или новых курсов теории литературы, ни в одном из вузовских курсов методики преподавания литературы в школе. И в работах о стиле и мастерстве писателя наименее исследованный аспект — связь стиля с идейно-нравственным обликом писателя.
Авторы данной статьи хотели бы попытаться наметить пути изучения личности писателя на материале лирики Н. А. Некрасова в IX классе.
Авторы избрали Некрасова не только потому, что творчество его занимает большое место в курсе литературы. Главная причина, заставившая обратиться именно к Некрасову, состоит в том, что он, пожалуй, больше других писателей пострадал от обыкновения усматривать в литературе лишь иллюстрацию к истории.
Есть и еще одно обстоятельство, определившее содержание данной статьи: новая программа по литературе предлагает дать учащимся понятие о стиле писателя именно на материале творчества Некрасова.
По справедливому замечанию К. И. Чуковского, своеобразие стиля Некрасова мало исследовано. «Основная же масса статей, диссертаций и книг о Некрасове все еще — должно быть, по инерции — трактует поэта исключительно как носителя таких-то и таких-то идей, проповедника таких-то убеждений, словно забывая, что речь идет о великом художнике слова, воплотившем свои убеждения в замечательных поэтических образах»1.
1 К. Чуковский. Мастерство Некрасова, изд. 3, испр. М., «Советский писатель», стр. 199. Следует указать, что после книги Чуковского появились интересные работы о художественном своеобразии лирики поэта: Б. О. Кормап. Лирика Некрасова. Воронеж, 1964; Н. Н. Скатов. Поэты некрасовской школы. Л., «Просвещение», 1968, и др.
учителю только для выставления оценок или аналогичных учебных надобностей. Представление о пользе общественной может быть и должно быть связано в сознании учащихся с занятиями литературой.
Помня о жестких рамках школьной программы, мы отбираем немногие узловые моменты творческой биографии Некрасова. Работу учащихся на уроках мы стремимся организовать как решение проблем, имеющих серьезное значение. Мы думаем, что учащиеся должны представлять себе научную значимость поставленных перед ними проблем, а не полагать, что их работа нужна.
И если мы хотим, чтобы наши школьники активно воспринимали поэзию Некрасова с позиций сегодняшней гражданственности, сегодняшней поэтической культуры, мы должны постараться приблизить их к пониманию тех идейных и нравственных исканий, которые составляли духовную жизнь Некрасова и воплотились в его творчестве.
«Да знаете ли Вы, что Вы поэт?»
Изучение творческой индивидуальности Н. А. Некрасова мы начинаем с того момента, когда его литературная продукция была еще в основном безликой, т. е. со сборника «Мечты и звуки». Интересно и важно проследить, как появляются первые самобытные черты поэта.
Юношеский сборник Некрасова хорошо показывает средний поэтический уровень конца 30-х годов. Стихи, написанные поэтом в возрасте 16 — 18 лет, вовсе не были худшими в поэтической продукции того времени. Напротив, они вполне могли поспорить со стихами известных в конце 30-х годов Ф. А. Туманского, A. И. Подолинского, В. И. Красова и даже прославленного B. Г. Бенедиктова.
Сборник «Мечты и звуки» был весьма положительно оценен в большинстве периодических изданий того времени. Стихи названы «прекрасными» в «Русском инвалиде», «созданием мыслящего ума или воображения» в «Современнике», «талантливыми» в «Библиотеке для чтения», «содержащими много счастливых мыслей» в «Северной пчеле». Если учитель пожелает показать лучшее в сборнике, можно прочесть отрывок из стихотворения «Два мгновения».
В первой части стихотворения рисуется поэт, напрасно ждущий вдохновения — «Но силы нет, не вяжутся слова». Во второй части перед нами поэт, осененный «святой благодатью»:
Связь с бренною землей расторгнув без усилья,
Свободен, как орел, могуществен, как царь,
Широко распахнув развесистые крылья,
Над миром он парит. Везде ему алтарь!
Но учащиеся способны понять, что публиковать такие стихи через три года после смерти Пушкина, в годы, когда России уже были известны «Смерть поэта», «Бородино», «Дума» Лермонтова, значило повторять давно пройденное. Нет ничего свежего в основной мысли стихотворения, банален образ «любимца Апполона», «в порыве вдохновенья» улетающего от «бренной земли».
Если «Два мгновения» — из числа лучших стихотворений сборника, то понятен резкий отзыв Белинского о «Мечтах и звуках»: «знакомые и истертые чувствованьица, общие места ...».
Мнение Белинского сыграло, как известно, большую роль в эволюции Некрасова, в его отказе от эпигонских перепевов романтической лирики. Но следует оценить по достоинству мужество силу ума и таланта начинающего поэта, который смог так скоро понять слабость своих юношеских опытов, пересмотреть свои творческие позиции и вскоре обрести собственный голос. Это особенно проявилось в обращении Некрасова к пародии. К. Чуковский высказал мысль о том, что в тех подражаниях, которыми наполнены «Мечты и звуки», таится талант будущего пародиста. В самом деле, еще в 1840 году, еще до личного знакомства с Белинским и до того момента, когда великий критик окончательно развенчал поэзию В. Г. Бенедиктова, Некрасов начинает писать пародии на ходульную лирику с ее раздирательными страстями и ложным глубокомыслием. Девятнадцатилетний Некрасов создает пародийный образ молодого поэта Ивана Грибовникова1, приехавшего в Петербург из провинции (рассказ «Без вести пропавший пиита»). Это, пожалуй, уже и автопародия; можно только удивляться, как скоро она явилась. Одно из произведений Грибовникова называется «К ней!!!»:
Но вот она, пленительная узница,
Слезу оттерла рукавом:
О, что со мной? Душа моя, как кузница,
Горит мучительным огнем!
«Не надо мне ни графов, ни полковников»,
Так говорит: «останусь век вдовой,
Когда не ты, божественный Грибовников,
Супруг мой будешь роковой» ...
1 Здесь можно видеть предвосхищение пародийных образов Конрада Лилиеншвагера и Якова Хама из добролюбовского «Свистка», а отчасти и образа Козьмы Пруткова.
А в романе «Жизнь и похождения Тихона Тростникова», написанном в 1843 году, поэт произносит грустно-иронический приговор своим совсем недавним «бледным и жалким стихотворениям»: «Ни тени жизни, ни малейшего признака действительности...»
Таким образом, уже на этом, раннем этапе творческого развития Некрасова, в самом начале 40-х годов, можно заметить некоторые черты его творческого облика: отказ от модного увлечения запоздалой романтикой, способность улавливать фальшь и ходульность в поэзии, трезвую и едкую иронию, суровую самооценку.
Желая показать становление Некрасова как поэта, мы не можем обойти вопроса о том, чем же так поразили современников те его стихи 1845 — 1846 годов, которые он сам считает подлинным началом своей творческой биографии и которые он всегда включал в основной текст своих собраний: «В дороге», «Пьяница», «Тройка», «Родина», «Перед дождем» и др.
Известно, что стихотворение «В дороге» Белинский восторженно отметил как свидетельство рождения «истинного поэта». Что так поразило и взволновало великого критика? Чтобы понять это юным читателям совсем иной эпохи, надо представить себе некоторые черты отдаленного от них периода общественного и литературного развития1.
1 Об отношении художественного текста к существующим литературным традициям, нормам, представлениям ценные соображения высказаны в книге Ю. М. Лотмана «Лекции по структуральной поэтике» (вып. 1), изд. Тартуского гос. ун-та, 1964, стр. 155-183.
В стихотворении «В дороге» поэт скорбит о судьбе крестьянки. Что сказала к этому времени русская поэзия о русском крестьянине? Учащиеся могут вспомнить «Деревню» Пушкина и строфы из «Евгения Онегина», лермонтовскую «Родину». Читали они (в курсе начальной школы) и некоторые песни Кольцова. Этого пока довольно, чтобы представить себе, как освещалась крестьянская тема в русской поэзии до Некрасова2. Передовая поэзия уже заявила о своем сочувствии крестьянину, более того, о неразрывной связи чувства Родины с представлением о жизни деревни. Уже зазвучали в кольцовских песнях великая любовь к труду и воле, душевная широта и удаль, свойственные русскому крестьянину. Но лишь благодаря Некрасову в русскую поэзию пришло крестьянство с великим разнообразием человеческих характеров и судеб, со специфическим мироощущением, с живой, разноголосой речью.
2 Что же касается прозы, то после радищевского «Путешествия», «Дубровского», «Капитанской дочки» Пушкина ничего значительного о крестьянской России не появилось: Тургенев еще не напечатал «Записок охотника», Герцен работал над повестью «Кто виноват?» (где, кстати, есть образ, похожий на героиню стихотворения «В дороге», — Любонька Круциферская). Это замечание может попутно сделать учитель.
Устами Некрасова заговорил русский поэт, способный понять помыслы и нужды крестьянства, стать на защиту его интересов...
Признаки всего этого с пророческой чуткостью заметил Белинский в стихотворении Некрасова «В дороге» и в других его произведениях середины 40-х годов. Стихотворение «В дороге» — первая попытка Некрасова изобразить жизнь и психологию крестьянина. Основной рассказчик в стихотворении — ямщик. В этом первом опыте мы еще встретим кое-где черты внешнего подражания крестьянской речи: слова «патрет», «варган», «врезамшись», оборот «понимаешь-ста» ... Но впечатление правды и атмосфера сочувствия народу создаются не этим. Чем же?
Вот как говорит тоскующий крестьянин:
Слышь, как щепка худа и бледна,
Ходит тоись совсем через силу,
В день двух ложек не съест толокна —
Чай свалим через месяц в могилу...
А с чего? ... Видит бог, не томил
Я ее безустанной работой...
Одевал и кормил, без пути не бранил,
Уважал, тоись вот как, с охотой...
Здесь сказалось глубокое знание русской деревни. Какую деталь ни взять — хоть бы сравнение со щепкой, упоминание о толокне или словосочетание «свалим ... в могилу» — все это черты крестьянского быта. И вот что еще замечательно: автор не только услышал типичную народную речь, но и подметил индивидуальные черты ямщика. В его рассказе поэт воплотил особенности психологии именно этого человека: сочетание душевной нежности и привычной грубости, живого ума и закоренелой косности.
А слышь, бить — так почти не бивал,
Разве только под пьяную руку, —
заключает свой рассказ ямщик, не подозревая, как страшно звучат эти слова.
В работе над текстом произведения наша задача — помочь учащимся заметить существенные детали, которые дают возможность понять авторскую позицию и дорисовать в своем воображении недосказанное.
«Ела вдоволь и меду и каши», — говорит ямщик. Мы невольно улыбаемся его наивному представлению о «дворянской еде» — и вместе с тем понимаем, что так может сказать человек, которому не только что меду — и каши вдоволь не доставалось. И о помещиках ямщик говорит со своей, особой точки зрения. Перечисляя то, чему научилась Груша в помещичьем доме, — играть на «варгане», читать, шить и вязать, ямщик иронически все это определяет словами «всем дворянским манерам и штукам», и мы понимаем, что вся барская жизнь кажется ему чуждой, странной, какой-то ненастоящей1.
1 Позже этот мотив мы встретим и у Толстого.
За простыми, безыскусственными словами ямщика обнажается духовная пропасть, отделяющая его от жены. В одном его вопросе: «А с чего?» — такое искреннее непонимание всей трагедии молодой женщины, такое горячее желание понять ее — и невозможность понять. Не это ли непонимание рождает и такую реплику: «Сокрушила злодейка жена!»
Поэт сумел не только обнажить психологию рассказчика, но за словами его приоткрыть черты иного понимания жизни, показать трагедию, которая заключается именно в столкновении разных типов сознания: простого, темного, хотя умного и доброго крестьянина и женщины из рядов крепостной интеллигенции.
О горестной судьбе крепостного интеллигента рассказал еще Радищев. В главе «Городня» крепостной раб произносит слова, которые могли бы послужить эпиграфом к истории некрасовской Груши: «Лучше бы мне возрасти в невежестве, не думав никогда, что есть человек, всем другим равный».
У Некрасова учащиеся видят поэтическое изображение подобной же трагедии. На причину этой трагедии намекают слова ямщика о молодом барине:
Через месяц приехал зятек, —
Перебрал по ревизий души.
И с запашни ссадил на оброк;
А потом добрался и до Груши.
Прямо ямщик не осуждает молодого помещика. Но слова «зятек», «перебрал», «добрался» передают его отношение к барину, видимо, прижимистому, расчетливому хозяину. Ямщик, вовсе не думая об этом, раскрывает нам психологию крепостника: «Знай-де место свое ты, мужичка!»
В рассказе ямщика можно отметить ряд беглых штрихов, которые многое дают воображению. Каков, например, облик учителя, который любил Грушу? Отдельные детали рисуют человека благородного не по званию, а по душе: учитель сватался за крепостную, видимо, не разделяя барских взглядов на «холопку». Характерно в устах ямщика словечко «врезамшись» — просторечие, передающее силу большого чувства. По отдельным деталям мы можем предположить, что этот человек, учивший Грушу, может быть, передал ей свои взгляды:
На какой-то патрет все глядит
Да читает какую-то книжку...
Более отчетливы детали, рисующие Грушу, ее недюжинный характер. Воспитанная как барышня, она не гнушается крестьянской работой («грех сказать, чтоб ленива была»); она мужественно и молча страдает:
При чужих и туда, и сюда,
А украдкой ревет, как шальная...
Она умеет отстоять свою независимость, свое право воспитывать сына так, как находит это нужным («бить не бьет — бить и мне не дает...»). Быть может, и на деревню барин ее отправил в наказание за смелое слово («Знать, она согрубила ему в чем-нибудь», — предполагает рассказчик). И характерно, что муж, хотя и называет жену «злодейкой», не только жалеет ее, но и отдает ей должное:
Погубили ее господа,
А была бы бабенка лихая.
Пусть учащиеся вдумаются в слова ямщика: «Уважал, то-ись вот как, с охотой». Это уважение к человеку характеризует не только того, кто сумел вызвать к себе уважение, но и того, кто способен уважать существо столь приниженное, как женщина-р1аба (раба не только своего господина, но и своего мужа). Мы видим, как сложно, как многогранно чувство ямщика к жене, выраженное в его бесхитростном рассказе: тут и досада, и боль, жалость, и уважение, а за всем этим — несомненная любовь.
Внимательно вчитываясь в слова рассказчика, можно догадаться и о том, что история с Грушей не только перевернула его жизнь, но и о многом заставила его задуматься. Следы этих раздумий видны в таких замечаниях:
«Не нужна-ста в дворянстве холопка!»
«Погубили ее господа...»
Не пробуждение ли темного сознания слышится в этих горьких словах?
В стихотворении, словно в большом произведении, создана система образов, которые взаимно освещают друг друга и раскрывают при этом личность самого поэта. Образ автора характеризует и жизненный материал, избранный для стихотворения, и отношение к героям, очевидное благодаря самой манере их изображения.
Многозначительны уже первые слова седока. О чем и как он просит ямщика?
— Скучно! Скучно! ... Ямщик удалой
Разгони чем-нибудь мою скуку!
Песню, что ли, приятель, запой
Про рекрутский набор и разлуку...
И дружеское обращение «приятель» (потом мы не раз еще встретим это слово у Некрасова, обращенное именно к крестьянину), и знание того, о чем обычно поет народ, и само напоминание о событиях горьких, печальных (рекрутский набор, разлука) — все это показывает человека, любящего народ, знающего его нужды и беды. Характерен и эпитет «ямщик удалой», сближающий речь автора с фольклорной лексикой.
А в заключительных горько иронических словах седока учащиеся почувствуют не только досаду, но и сердечную боль:
Ну, довольно, ямщик! Разогнал
Ты мою неотвязную скуку.
Стоит задуматься и над общностью настроения седока и крестьянина. Не вызвана ли тоска, при всем различии их духовного склада, какими-то общими причинами? Вспомним слова Пушкина: «От ямщика до первого поэта мы все поем уныло...»
Так явился в России поэт, которого ждали, которого выдвинуло само время — время кризиса дворянской революционности, время, когда самым прозорливым и чутким — прежде всего Белинскому — уже виделось впереди пламя крестьянской революции.
«Больная совесть»
нравственном облике писателя (как и любого человека) всегда есть какая-то особенно характерная черта, более всего влияющая на его жизненную позицию.
Увидеть ее и проследить, как она воплощается в творчестве, — одна из важнейших проблем, стоящих перед учителем литературы.
Пафос, который, помысли Белинского, выражает всю полноту и целостность нравственного бытия поэта, неизбежно определяется именно этой ведущей чертой его морального облика.
Как же отыскать ее в творчестве Некрасова?
Здесь нам поможет статья В. И. Ленина «Еще один поход на демократию». Каждый учитель цитирует из этой статьи слова В. И. Ленина о колебаниях Некрасова, побеждаемых его симпатией к Чернышевскому. Но не все обращают внимание на то, в каком контексте об этом говорится. В. И. Ленин защищает в своей статье Н. А. Некрасова от клеветы контрреволюционных либералов. При этом В. И. Ленин с гневным сарказмом показывает, что черносотенные либералы вроде А. Щепетева1 отвергают и обливают грязью именно те черты революционной нравственности, которые воспитывала поэзия Некрасова.
1 О его «Письме из Франции», опубликованном в кадетской «Русской мысли», говорит В. И. Ленин в статье «Еще один поход на демократию», 1912.
A. Щепетев лицемерно сожалеет, что в кругах, причастных к революции, «запросы личности» угнетены «больной совестью», которая заставляет «пойти на помощь неимущим и обездоленным, пойти, наконец, «в стан погибающих ...»
B. И. Ленин приводит эти рассуждения Щепетева как образец контрреволюционного либерализма, как свидетельство «решительного отречения от элементарнейших принципов всякой демократии»2.
2 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 22, стр. 91-92. :
Статья В. И. Ленина показала роль поэзии Н. А. Некрасова в воспитании истинных революционеров и подчеркнула роль беспокойной совести, свойственной истинному народолюбцу, в борьбе за демократию.
Именно совесть — вечно бессонная и суровая, остро реагирующая на несправедливость, не дающая ни на минуту забыть о тяготах и бедах народа — определяющая черта нравственного облика Н. А. Некрасова.
Обстоятельства личной жизни поэта, историческая действительность России 40 — 70-х годов прошлого века, характер развития общественной мысли и литературы сформировали поэтический облик Некрасова прежде всего, как облик гражданина с «больной совестью».
Достоевский сказал о Некрасове: «Это было раненое сердце». Нельзя не согласиться с таким определением, даже хорошо помня о жизнелюбии и оптимизме поэта. Эта черта Некрасова свойственна была лучшим людям его времени — Белинскому, Герцену, Огареву, шестидесятникам3.
3 См. об этом статью Н. М. Гайденкова «Стихотворение Некрасова «Родина», «Литература в школе», 1961, № 2.
В художественной литературе традиция «больной совести» писателя ясно может быть прослежена учащимися; радищевское «Путешествие ...», пушкинское «Когда для смертного умолкнет шумный день ...», лермонтовские «Дума», «Герой нашего времени». Но Некрасов не только следует этой традиции: впервые в истории
русской поэзии он сказал об ответственности поэта за бесконечно длящееся рабство и безмолвие народа:
Надрывается сердце от муки,
Плохо верится в силу добра,
Внемля в мире царящие звуки
Барабанов, цепей, топора.
Это начало стихотворения о весне, о «гармонии жизни» в природе...
Как пробудилась и выразилась в поэзии вечно беспокойная совесть истинного гражданина? Учащиеся ясно увидят это, анализируя стихотворение «Родина». Неоднократно отмечалось, что оно связано с предшествующей поэзией: пушкинской «Деревней», «Думой» и «Родиной» Лермонтова.
Задача учителя в данном случае состоит в том, чтобы дать возможность учащимся приобщиться к исследованию, глубже понять, как традиционность, так и новаторство Некрасова. Например, вполне доступно для учащихся сравнить ритмику «Родины» Некрасова с ритмикой известных им стихотворений: «Деревни» Пушкина, «Думы» Лермонтова. В самом деле, не только ораторская патетика, высокий слог, но и многостопный ямб напоминает нам о литературной традиции. Сознательно или интуитивно Некрасов даже ритмически следует за гражданской лирикой своих великих предшественников. Но здесь возможной другое наблюдение. Ритм «Родины» отличается от «Деревни» или «Думы» наличием «парной» рифмы, весьма частой у Некрасова и редкой у Пушкина и Лермонтова. Интересно, что этот способ рифмовки, любимый Некрасовым, Пушкин применял преимущественно в сказках, прочно связанных с фольклорной традицией. Однако парная рифма «Родины» указывает не только на внимание Некрасова к ритмике народной поэзии. В «Родине» рифмы в соседних стихах кажутся естественными и необходимыми, потому что из 33 рифмованных «пар» стихотворения 20 построены на внутреннем противопоставлении. Этот «ключ» одновременно к ритму и содержанию дает уже первое двустишие:
И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь, отцов моих, бесплодна и пуста...
И далее мы видим нагнетание контрастов:
... Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов,
Где было суждено мне божий свет увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть,
Но, ненависть в душе постыдно притая,
Где иногда бывал помещиком и я ...
Своеобразие некрасовского стихотворения можно видеть в каждой клеточке его художественной ткани.
Одно из «опорных» слов в стихотворении Пушкина «Деревня», Лермонтова «Дума» и Некрасова «Родина» — раб. В «Деревне» раб — крепостной крестьянин. Слово «рабы» сопровождает эпитет «измученные», а «рабство» названо «тощим». Глубокое сочувствие, жалость, ненависть к невежественному барству, стремление к просвещенной свободе — вот что вызывает вид раба.
В «Думе» — «рабы» «презренные». Здесь слово «раб» имеет иной смысл: оно относится к дворянской молодежи 30-х годов, к поколению, которое проявляет позорное малодушие перед опасностью.
У Некрасова читаем: «... рой подавленных и трепетных рабов». О ком здесь идет речь? И о дворовых, о крепостных, и о членах семьи «губителя». Некрасовские эпитеты «подавленных», «трепетных» включают те оттенки смысла и эмоции, которые связаны со словом «раб» и у Пушкина, и у Лермонтова. Но, пожалуй, впервые Некрасов применяет это слово в таком широком, обобщающем значении и так беспощадно по отношению к самым близким людям и к самому себе.
Начало «Родины» — период в 14 стихов с ораторскими единоначатиями (шесть раз повторенное «где») — это гневное обвинение, с каким никто еще из русских поэтов не начинал воспоминаний о детстве и родных местах.
С прямотой и ясностью, которые так тяжело даются, когда надо обнажать раны собственного сердца, Некрасов говорит:
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя,
Кто жизнь твою сгубил... о! знаю, знаю я! ..
Один из истоков поразительной силы стихотворения, потрясшего всех честных и чутких современников поэта, — в суровой бескомпромиссности, в беспощадной правде, которая у всех требует ответа — у злых и ненавистных, у добрых и любимых (и особенно у последних!):
Навеки отдана угрюмому невежде,
Не предавалась ты несбыточной надежде —
Тебя пугала мысль восстать против судьбы,
Ты жребий свой несла в молчании рабы.
Здесь не только любовь и горечь, здесь и обвинение. Лучше, чем кто-либо, понимая, что вынесла мать, поэт не может забыть, что она перед смертью простила своего мучителя. Горечь при виде покорности перед тиранами, звучавшая уже в стихах предшественников Некрасова, накалена здесь до такого предела, настолько подчинила себе все мысли и чувства поэта, что это уже само по себе — свидетельство приближающейся социальной грозы.
Многие из поэтов — современников Некрасова обращались к поре детства, чтобы понять себя «сегодняшнего», осветить так или иначе историю своей души. Но только Некрасов превращает это «путешествие в детство» в событие большой социальной значимости, в анализ современной действительности и современного человека. Он ищет в своем детском мире истоки тех проблем, которые выдвинуты в самый центр общественной жизни конца 40-х годов. Он исследует процесс формирования детской души в условиях крепостнической усадьбы (это позже осуществляет в прозе Гончаров и Салтыков-Щедрин):
Где было суждено мне божий свет увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть,
Но, ненависть в душе постыдно притая,
Где иногда бывал помещиком и я;
Где от души моей, довременно растленной,
Так рано отлетел покой благословенный,
Но не ребяческих желаний и тревог
Огонь томительный до срока сердце жег ...
Деспотизм и рабство рождали в детской душе и ненависть, и сопротивление, и стремление очиститься от скверны и вместе с тем оставляли в ней тлетворный след. В стихотворении «Родина» раскрывается внутренний мир поэта, мир сложный, полный противоречий и борьбы, просветленный стремлением к нравственному идеалу, который несовместим с деспотическим строем. Вот почему с отрадой видит поэт разрушение родного поместья:
И на бок валится пустой и мрачный дом,
Где вторил звону чаш и гласу ликований
Глухой и вечный гул подавленных страданий,
И только тот один, кто всех собой давил,
Свободно и дышал, и действовал, и жил.
В стихотворении талантливого современника Некрасова А. К. Толстого нарисована похожая картина запустения барской усадьбы, но в ином идейном и эмоциональном повороте:
... Наследник покинет поместье,
Где жил его доблестный род,
И дом навсегда запустеет,
Заглохнут ступени травой...
И думать об этом так грустно
Среди непогоды ночной.
(«Шумит на дворе непогода»)
«Родина» — абсолютно неразделимый сплав личного и социального (что типично для всего творчества Некрасова). Стихотворение это отражает очень острый момент развития и самого поэта, и русской жизни, и русской революционной мысли. И все эти три аспекта принципиально неразделимы. Художественное исследование своей собственной жизни становится для Некрасова средством постижения центральной проблемы революционной борьбы против рабства. В стихотворении отражается и начальный этап перехода Некрасова на позиции крестьянской демократии, и один из моментов зарождения революционно-демократической идеологии в России, и приобщение русской лирики к исследованию важнейших проблем действительности с позиций социальных и демократических1.
1 На последнее обстоятельство в свое время указал Н. А. Добролюбов. См. об этом в кн.: Б. О. Корман. Лирика Некрасова. Воронеж, 1964, стр. 3-61.
Чтобы учащиеся верно поняли значение стихотворения «Родина» в истории русской литературы, они должны представить себе, что этот взрыв демократической, антикрепостнической ненависти, это объявление открытой войны помещичьим порядкам, это обличение крепостнических пятен в собственной душе — все это прозвучало еще до «Письма к Гоголю» Белинского.
«За Великое дело любви»
О единстве поэтического стиля Некрасова и личности поэта очень точно сказал современный исследователь: «Каждое новое стихотворение поэта делает для нас его художественный мир все более знакомым, привычным, понятным. И все отчетливее из слов и пауз, рифм и ритмов выступает образ человека. Впечатления все накапливаются, постепенно складывается ощущение индивидуального стиля писателя, и возникает представление о его поэтическом образе — плод деятельной и, как правило, неосознаваемой читателем внутренней работы»1.
1 Б. О. Корман. Лирика Н. А. Некрасова. Воронеж, 1964.
Одна из задач преподавателя литературы как раз в том и состоит, чтобы сделать читательский труд по возможности сознательным, не лишая его прелести непосредственного, интуитивного восприятия.
Анализ художественного произведения, если он не противоречит специфике литературы, способен необычайно углубить и обогатить читательское восприятие.
Вмешательство анализирующего разума в процесс освоения текста тем необходимее, что личность автора обычно отражается в тексте не в виде прямой «авто характеристики», а опосредованно, осложненно, противоречиво.
Вопрос о формах выражения авторского сознания в литературе вообще, в лирике в особенности, все еще недостаточно изучен. Здесь много споров, например, по поводу «лирического героя», «лирического персонажа». Как бы ни решались эти вопросы, учащимся необходимо знать, что для поэта не только окружающая действительность, но и его собственная личность является объектом художественного изображения, что она по-разному проявляется в художественном произведении2.
Анализ конкретных текстов, накопление наблюдений убедят учащихся в том, что и в стихотворении, где автор, казалось бы, никак не изображается (стихотворение представляет собой изображение других людей, описание событий из их жизни) на самом деле отражает духовную жизнь автора.
2 Заметим попутно, что понимание этого абсолютно необходимо при подготовке выразительного чтения, вместе с тем сами занятия выразительным чтением весьма способствуют развитию способности «читать» авторские мысли и чувства.
Живой интерес учащихся вызывает анализ стихотворения «Перед дождем» (1846):
Заунывный ветер гонит
Стаю туч на край небес.
Ель надломленная стонет,
Глухо шепчет темный лес.
Здесь характерно эмоциональное наполнение образов природы: «заунывный ветер», «ель стонет», «темный лес глухо шепчет» (постоянный эпитет «темный» в общем контексте тоже звучит как эмоциональный). Превосходна отмеченная К. И. Чуковским «осенняя» звукопись: чередование ударных ы-е-о-а-у — в первой строфе, повторение свистящего с во второй строфе. Стихотворение написано в лучших традициях русской пейзажной лирики. Одна его часть — картина природы; другая, тесно с ней связанная, написанная в том же эмоциональном ключе, рисует какие-то стороны жизни человека.
Но внутреннее содержание некрасовского стихотворения резко отходит от традиции. Переживания автора стихотворения не остаются в пределах интимных чувств. Неожиданное столкновение картины природы и социальной жизни вдруг по-новому освещает духовный мир автора:
Над проезжей таратайкой
Спущен верх, перед закрыт;
И «пошел!», привстав с нагайкой,
Ямщику жандарм кричит.
Необычные явления и слова ворвались в область пейзажной лирики — таратайка, нагайка, жандарм... И эта концовка переосмысляет все стихотворение: в зарисовке поздней осени отразилось мироощущение гражданина николаевской России. Теперь приобретает более глубокий смысл печальный колорит стихотворения, тоска поэта, столь ощутимая во всем.
Годом позже (1847) А. А. Фет написал стихотворение, тонко передающее чувство осенней скуки — «Непогода — осень — куришь...». Настроение скуки, душевной расслабленности, типично «осенней» раздражительности передано мастерски:
Серый день ползет лениво,
И болтают нестерпимо
На стене часы стенные
Языком неутомимо.
И здесь выразительная звукопись: ударные (и как бы «тянущиеся») е-е-е-и в первом стихе; повторение та-те-те-то в последующих стихах (так и слышится назойливое тиканье) и даже тавтология та стене» ... «стенные» — блестящая поэтическая находка, усиливающая ощущение тоскливой нудности всей картины. В стихотворении выражено минутное настроение, вызванное осенним одиночеством:
Сердце стынет понемногу,
И у жаркого камина
Лезет в голову больную
Все такая чертовщина!
В отличие от фетовских стихов в стихотворении Некрасова чувство осенней скуки перерастает рамки преходящего, мимолетного душевного состояния и связано все с той же «больной совестью» поэта.
В тех случаях, когда автор появляется в произведении как объект непосредственного изображения, толкование текста может оказаться нелегким. В стихотворении 1858 года «Памяти приятеля» автор — один из тех друзей Белинского, о ком говорится:
... И с дерева неведомого плод
Беспечные беспечно мы вкушаем.
Нам дела нет, кто возрастил его,
Кто посвящал ему и труд, и время,
И о тебе не скажет ничего
Своим потомкам сдержанное племя ...
Проще всего было бы сказать, что это Некрасов говорит не о себе, а, например, о поколении либералов 40-х годов.
И, казалось бы, для этого есть основания: Некрасову ли упрекать себя, если именно он продолжал дело Белинского — журнал «Современник», если именно он развивал идеи Белинского — и в стихах, и в критической прозе? Но невозможно понять Некрасова, если не поверить искренности этого самообвинения (и множества подобных самообвинений на протяжении всего творческого пути поэта). Некрасов не был бы Некрасовым без этого вечного «святого недовольства» собой. Справедливо и другое: поэт, не щадя себя, приобретает право говорить «мы», т. е. судить и других, судить передовых людей этого тяжкого времени1, еще мало сделавших для торжества идей Белинского.
1 Ср. «мы» в стихотворении Лермонтова «Дума», где звучит подобное самообвинение.
Такое отношение к облику и наследию великого учителя — Белинского — было свойственно позднее и молодым соратникам Некрасова. Н. А. Добролюбов в 1858 году с такой же резкостью сказал о расхождении слова и дела у тех, кто считает себя учениками Белинского:
Но молодые поколенья,
Полны и страха и сомненья, —
Там, где он пал, на месте том,
В смущенье рабском суетятся
И им проложенным путем
Умеют только любоваться.
Не раз я в честь его бокал
На пьяном пире поднимал
И думал: «Только! только этим
Мы можем помянуть его,
Лишь пошлым тостом мы ответим
На мысли светлые его!»
Современному юному читателю, знающему о заслугах Некрасова, Добролюбова и их друзей, этот упрек может показаться преувеличенным, несправедливым. Но самодовольство было всегда органически противно истинным борцам за освобождение народа. А резкие самообвинения (тем более в условиях назревавшей, но несовершившейся крестьянской революции) — свидетельство величайшей честности и самоотверженности.
Это чувство ответственности за все, что совершается в стране, не было в такой степени свойственно ни одному из крупных русских поэтов — современников Некрасова. Одно из сильнейших воплощений этого чувства — стихотворение «Рыцарь на час» (1862).
Ирония и трагизм этих стихов могут показаться школьникам непонятными. Когда смотришь на пройденный путь, уже объясненный исторической наукой, он может казаться вполне ясным. Но очень трудно предвидеть будущие события. У революционной демократии 60-х годов XIX века было отчетливое понимание крестьянской революции как единственного пути к освобождению России. Но как поднять крестьянство на восстание, как преодолеть привычку к рабскому терпению, как внести революционное сознание в народ, в массе своей неграмотный, — все это были мучительно трудные вопросы.
Среди самой лучшей части тогдашнего образованного общества не было единства во взглядах: достаточно вспомнить раскол в «Современнике», борьбу революционной демократии против либерального «прекраснодушия», разрыв давних привязанностей между Некрасовым и некоторыми его старыми друзьями. Надо учесть и взгляд Некрасова на собственное творчество. Он понимал общественную полезность своего поэтического труда (хотя и склонен был всегда к чрезмерно строгой его оценке), но вряд ли мог представить себе, какое огромное революционизирующее влияние окажут его стихи на многие поколения в России и за ее пределами. Некрасову (как ранее Пушкину) в высокой степени было свойственно стремление к личному участию в революционном деле. Всю жизнь его страшила мысль остаться в стороне от схватки. Отсюда чрезмерно суровая и ошибочная самооценка:
Мне борьба мешала быть поэтом,
Песни мне мешали быть борцом.
Требования к себе были столь высоки, что Некрасову его поэтическая деятельность казалась слишком малым вкладом в общее дело борьбы. И те факты личной слабости Некрасова, которые ныне представляются нам второстепенными по сравнению с его заслугами, для самого поэта были источником таких тяжких и долгих мук, что он с гневом сказал о себе:
Погрузился я в тину нечистую
Мелких помыслов, мелких страстей.
Можно вспомнить Пушкина: «И с отвращением читая жизнь свою...»
Так было не с одним Некрасовым. С подобными явлениями мы столкнемся и при изучении творчества Толстого. Учащимся надо постараться понять, какими страстными, мучительными исканиями и сомнениями, надеждами и разочарованиями была полна жизнь великого поэта, и с этой точки зрения постараться взглянуть на его стихи.
Разумеется, «Рыцарь на час», как и другие произведения Некрасова, нельзя объяснять только биографически1.
1 Это показано в статье М. М. Гина «Проблема долга перед народом в поэзии Некрасова». «Русская литература», 1961, № 2.
Мотив «бунтующей совести», зовущей «в стан погибающих», определяет нравственный кодекс «шестидесятников». Революционером, способным идти на любые жертвы, по убеждению Некрасова, Чернышевского, Добролюбова, мог быть только человек, для которого народное дело становилось собственным, личным, кровным. В этом именно главный смысл теории «разумного эгоизма». Поэзия «самообвинения» была вместе с тем поэзией «самовоспитания».
Лучшие люди России были потрясены стихотворением «Рыцарь на час» и, по многим свидетельствам, читая его, плакали. Происходило это, очевидно, потому, что подлинное душевное благородство всегда сопряжено с жестокой самооценкой и вечно беспокойной совестью, лишь мелкие души обычно склонны к самодовольству и хвастовству.
Стихотворение «Рыцарь на час» рисует борьбу совести с привычной инерцией жизненных обстоятельств, лишающих человека силы и воли к борьбе.
В духе традиций русской реалистической лирики показана связь душевной жизни героя стихотворения с жизнью природы. Но какова эта связь? Первоначально кажется, что настроение человека прямо и просто формируется состоянием природы. С природой связана и грусть поэта:
Если пасмурен день, если ночь не светла,
Если ветер осенний бушует,
Над душой воцаряется мгла,
Ум, бездействуя, вяло тоскует...
И светлые отрадные чувства тоже порождены ясной морозной ночью:
Отдаешься невольно во власть
Окружающей бодрой природы,
Сила юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы
Наполняют ожившую грудь,
Жаждой дела душа закипает,
Вспоминается пройденный путь,
Совесть песню свою запевает ...
Но здесь читатель замечает другую, еще более действенную силу, влияющую на настроение поэта, — совесть. Герой еще надеется отбить ее атаку:
Я советую гнать ее прочь —
Будет время еще сосчитаться!
В эту тихую, лунную ночь
Созерцанию должно предаться...
И кажется, что созерцание поистине прекрасных, величественных картин природы успокаивает и освобождает душу. Но что-то все-таки мешает этому. Что? Есть в некрасовских пейзажах одна лишь ему присущая особенность — постоянная, иногда отдаленная, но всегда существующая связь с миром крестьянства, 6 крестьянским взглядом на солнце и землю, ненастье и вёдро:
Чу! Стучит проезжающий воз,
Деготьком потянуло с дороги...
Затем появляются озимь, золотая долина льна, скирды... Перед взором героя стихотворения возникает деревня — «кормилица наша». Лунная ночь украсила ее, опоэтизировала:
Не сожмется мучительно грудь,
Если б даже пришлось в эту пору
На родную деревню взглянуть:
Не видна ее бедность нагая ...
В самих отрицаниях слышна нарастающая тревога. «Не сожмется мучительно грудь...», и уже от самой этой мысли грудь сжимается. «Песню совести» заглушить невозможно. Именно здесь происходит резкий перелом в настроении автора:
Не умел я с собой совладать,
Не осилил я думы жестокой...
В эту ночь я хотел бы рыдать
На могиле далекой,
Где лежит моя бедная мать ...
Этот перелом отмечен ритмическим «перебоем». В ровные четверостишия входит пятая строка («На могиле далекой»), при этом неожиданно оборванная: трехстопный анапест сменяется двухстопным. Учащиеся, уже знающие стихотворение Некрасова «Родина», поймут, почему беспокойная совесть ведет поэта в родные места, к могиле матери. Там возникли помыслы и чувства, которые определили направление его духовного развития:
Все, чего не видал столько лет,
От чего я пространством огромным
Отдален, — все живет предо мной,
Все так ярко рисуется взору,
Что не верится мне в эту пору,
Чтоб не мог увидать я и той,
Чья душа здесь незримо витает,
Кто под этим крестом почивает ...
Как и в стихотворении «Родина», образ матери приобретает широкое, обобщающее значение, далеко выходя за чисто биографические рамки. Это величественный образ — символ безмерного страдания и великой духовной силы, образ, лишенный бытовых черт:
С головой, бурям жизни открытою,
Весь свой век под грозою сердитою
Простояла ты, — грудью своей
Защищая любимых детей.
И сельская церковь с кладбищем при ней — это не только реальное село Аббакумцево, где похоронена мать поэта, но и символ всей крестьянской Руси. Небольшая церковь «на горе невысокой» кажется явственно видной со всех концов России, и тень старика сторожа, кажется, пересекает всю равнину, и на всю Русь слышится звук колокола:
Поднимись! — и медлительно бей,
Чтобы слышалось долго гуденье...
Мысли о крестьянской России, воспоминание о матери — все это готовит кульминацию стихотворения — взрыв отчаяния и надежды, мучений совести и жажды подвига:
Выводи на дорогу тернистую!
Разучился ходить я по ней,
Погрузился я в тину нечистую
Мелких помыслов, мелких страстей.
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
В этих строках с потрясающей силой передано отвращение к нечистой, порочной жизни и страстное желание вырваться из ее тисков. Ненависть поэта к безнравственному, грязному миру с особой энергией передает скопление причастий — ликующих, болтающих, обагряющих. Они делают стих тяжелым, неблагозвучным именно в силу его эмоциональной насыщенности. Чувства накалены до предела. Но за этим подъемом — внезапный крутой обрыв; стих оборвался, не окончившись: «что умел он любить...» Уже подготовленное ритмом стихотворения слово «страдать» как бы застревает в горле.
Стихотворение завершается злым, беспощадным сатирическим судом уже не только над самим собою, но и над другими «рыцарями на час» (об этом говорит множественное число местоимения — мы, вам):
Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела1 вы мертвы давно,
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано ...
Как это бывает в произведениях глубоких, полных истины и, следовательно, отражающих трагические противоречия жизни, стихотворение «Рыцарь на час» допускает разные толкования, заставляет читателя напряженно думать, искать и снова обращаться к тексту. Но как бы ни понимали стихотворение читатели разных поколений, раздумья над словами поэта не вели и не ведут к безнадежности, к разочарованию. Если в человеке живет и бьется бессонная и требовательная совесть, если он способен вершить нравственный суд над собой, — он не погиб, он еще может стать в ряды бойцов «за великое дело любви».
1 Вспомним, что в устах революционеров-демократов «дело» было синонимом такого понятия, как «революционная борьба».
«Уста вооружив сатирой»
Для нравственной позиции революционной демократии характерно сатирическое обличение самодержавно-крепостнических порядков, либерального прекраснодушия, эпигонской романтики и вместе с тем заблуждений, ошибок, непоследовательности в собственных рядах. Именно в творчестве Некрасова возникла поэтическая сатира как выражение нравственного здоровья, жизненной стойкости и оптимизма широких демократических кругов. Поэты «Свистка» и «Искры» В. С. Курочкин, Н. А. Добролюбов, А. П. Сниткин, Н. Л. Ломан, Д. Д. Минаев шли за Некрасовым не как эпигоны, а как ученики и соратники. Пародию, стихотворный фельетон, сатирическую «маску», «саморазоблачающий» монолог сатирического персонажа, сатирические песни и куплеты, сатирический очерк нравов — все эти формы обличения еще в 40 — 50-е годы нередко применял Некрасов.
Широко вводил он сатирические мотивы в лирические стихи. Мы видели это явление в «Рыцаре на час». Его можно наблюдать и в «Размышлениях у парадного подъезда», «Железной дороге», в циклах очерков «О погоде» и др. Впервые вводит Некрасов в литературу и необычный жанр «лирической сатиры», например, «Слезы и нервы» (1861), «Суд» (1887), «Недавнее время» (1871).
Этот жанр граничит с эпосом. В нем явно виден сюжет, появление которого в некрасовской лирике отметил еще Добролюбов1. Но и признаки лирики здесь очевидны: объектом изображения является художественно трансформированный образ автора, именно его мысли и переживания (и не только в сатирическом, но подчас и в трагическом освещении) развертываются перед нами. Вспомним хотя бы циклы «О погоде» (1858 — 1859 и 1865). Они действительно говорят о петербургской погоде («Понемногу сбывает вода», «Ветер что-то удушлив не в меру», «Надо всем распростерся туман»). Но погода — это фон для зарисовок разнообразных уличных сцен, городского пейзажа петербургской окраины, быта и нравов городского люда. Эти зарисовки лиричны. Все, что видит поэт, вызывает острую эмоциональную реакцию, напряженную работу мысли: похороны полунищего чиновника на дальнем городском кладбище; самоед на Неве, тщетно поджидающий седоков; история о том, как удар хватил Нестора Фомича; беглая информация о пожарах. Вот поэт останавливается, всматривается в какую-то одну особенно поразившую его картину:
Под жестокой рукой человека
Чуть жива, безобразно тоща,
Надрывается лошадь-калека,
Непосильную ношу влача2.
1 Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в 3-х т., т. 2. М., Гослитиздат, 1952, стр. 586. На это указал Б. О. Норман в статье «Поэтическое многоголосье в лирике Некрасова». В сб. «Некрасов в школе». М., Изд-во АПН РСФСР, 960.
2 Об этом образе целесообразно вспомнить, когда будет говориться о сие Раскольникова («Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского).
Уличный эпизод вырастает в символ — перед нами воплощенное страдание, покорность и жестокость. Уличная сценка становится такой многозначительной потому, что она увидена глазами не мелкого репортера, поставщика отдела происшествий, а глазами поэта, личность которого все время ощущается в очерках «О погоде». Его оценки, его видение мира проявляются во всем. «Под жестокой рукой человека», — говорит он о погонщике. Не только оценочный эпитет «жестокой», но и обобщающее слово «человека» (не погонщика, возчика, крестьянина, а именно человека) указывает на раздумья поэта о том, какими жестокими делает людей жизнь. «Показалось кнута ему мало», — с горечью и негодованием говорит поэт. Боль за живое существо, которое страдает, выражена и в повторении глагола: «И уж бил ее, бил ее, бил!» С болезненным вниманием всматривается поэт в картину истязания, от него не ускользает ни малейшая деталь, и каждая новая деталь усиливает чувство сострадания:
Ноги как-то расставив широко,
Вся дымясь, оседая назад,
Лошадь только вздыхала глубоко
И глядела ... (Так люди глядят,
Покоряясь неправым нападкам.)
Он опять: по спине, по бокам,
И вперед забежав, по лопаткам
И по плачущим кротким глазам!
Боль за страдающих, неприятие жестокой жизни, страстное желание помочь «униженным и оскорбленным» и ощущение своего бессилия — все, что мучило поэта, воплощено в этой маленькой сценке.
«Суд» (1867) Некрасов назвал «современной повестью», указывая тем самым на эпический характер произведения. Образ героя повести ясно отделен от авторского «я»: черты его биографии далеко не во всем совпадают с событиями жизни самого Некрасова. В повести (как отметил К. И. Чуковский в примечаниях к академическому трехтомному собранию стихотворений) отразилась история одного из сотрудников «Современника» — Ю. Жуковского. Он был привлечен в 1886 году к суду за статью «Вопрос молодого поколения» вместе с ответственным редактором журнала А. Н. Пыпиным. И тем не менее мы легко узнаем в герое повести самого Некрасова. Автор и не думает прятаться. Напротив, он набрасывает свой иронический автопортрет:
Герой — а я теперь герой —
Быть должен весь перед тобой,
О публика! во всей красе ...
Итак, любуйся: я плешив,
Я бледен, нервен, я чуть жив —
И таковы почти мы все.
Разбирая свое душевное состояние накануне суда, думая, «хватит сил или не хватит — устоять!», автор припоминает: «как развивался я, как жил». В этих воспоминаниях мы видим реальные черты биографии поэта, отразившиеся и в «Родине»:
Родился я в большом дому,
Напоминающем тюрьму,
В котором грозный властелин
Свободно действовал один ...
Много еще деталей в повести явно говорят о фактах жизни Некрасова. Но поэт, сохраняя лирическую близость героя к автору, стремится показать типическое в сознании героя, в его судьбе:
«Коварный рок», «жестокий рок»
Не больше был ко мне жесток,
Как и к любому бедняку.
То правда: рос я не в шелку,
Под бурей долго я стоял,
Меня тиранила нужда,
Гнала любовь, гнала вражда;
Мне граф Орлов1 мораль читал,
И цензор слог мой исправлял,
Но не от этих общих бед
Я слаб и хрупок как скелет.
1 Начальник III отделения, вызывавший в 1848 году Некрасова, как и других редакторов русских журналов, для предупреждения, чтобы впредь не публиковали «преступные мысли».
Судьба русского литератора, да и всей литературы под властью «татарской цензуры», под вечной угрозой репрессий — вот о чем заставляла задуматься современников Некрасова повесть «Суд».
Стих поэмы «Суд» напоминает ритмику поэмы Лермонтова «Мцыри». Четкий, энергичный ритм, мужские окончания, усиленные парными рифмами, передают мужественный дух лермонтовского героя, а в поэме Некрасова первоначально создают ощущение комического диссонанса, ибо герой ее внешне имеет мало общего с Мцыри.
В «современной повести» часто встречаются и цитаты из произведений Козлова, Лермонтова, Веневитинова, воспоминания о поэме Жуковского «Суд в подземелье»2.
2 Включение цитат из широко известных произведений в сатирические стихи — одна из характерных черт сатирической поэзии 60-х годов.
Эти цитаты не имеют пародийного характера, как считают некоторые исследователи. Прием иронического переосмысления знакомого текста (его применяет Пушкин в «Евгении Онегине» и Маяковский в поэме «Хорошо!») имеет в данном случае другую цель — создать эффект «комического смещения» понятий, сатирическую «атмосферу» повествования и острее выразить авторское отношение к предмету изображения. Когда Некрасов рисует «администратора молодого» из III отделения, цитаты из Лермонтова и Веневитинова иронически намекают на несоответствие внешности и сути персонажа:
Одно из славных русских лиц1
Со взором кротким без границ,
Полуопущенным к земле,
С печатью тайны на челе2.
1 Лермонтов.
2 Веневитинов.
Деликатнейший «администратор» к тому же оказывается отчаянным либералом: он просидел целый час с поэтом (которому привез постановление о предании суду за крамольную книгу!), беседуя «о том, как многое у нас несовершенно».
Насколько типичен был для того времени образ «администратора», маскирующегося под либерала, свидетельствует и сатира «Сон Попова» А. К. Толстого (1874).
Некрасов разоблачает суд над литературой, суд, совершенно исказивший истинные намерения автора и смысл его произведения:
О, прокурор! ты не статью,
Ты душу вывернул мою!
Слагая образы мои,
Я только голосу любви
И строгой истины внимал,
А ты так ясно доказал,
Что я законы нарушал.
Но вместе с тем поэт безжалостно вскрывает и тот мучительный процесс внутреннего искажения истины, который возникает в сознании самого писателя, придавленного вечными цензурными гонениями, угрозой клеветнических обвинений и репрессий. Он вспоминает, как еще в начале писательской деятельности стал его незримо посещать некий образ — образ цензора:
С пером, со склянкою чернил
Он над душой моей стоял,
Воображенье леденил,
У мысли крылья обрывал.
Немногими словами создан поистине страшный образ: так и видишь цепкие, безжалостные руки, обрывающие крылья у мысли, словно у бабочки или стрекозы... Двадцать лет подобного надзора наложили неизгладимый отпечаток на душу поэта:
... мимо будки городской
Иду с стесненною душой,
И, право, я не поручусь,
Что пред судом не разревусь...
Картина была бы совсем безотрадна, если бы не боевой сатирический дух повести, в подтексте которой слышится насмешливое, презрительное отношение автора к полицейско-бюрократической машине — верный признак душевной стойкости задерганного, нервного, усталого, замученного цензурной слежкой и все-таки мужественного писателя. И в финале повести, когда герой, сидящий на гауптвахте, казалось бы, «закаялся писать», у читателя создается прямо противоположное убеждение: писателя, способного иронизировать над такими обстоятельствами и над самим собою, нелегко сломить. Потому-то и обстоятельства эти рисуются в нарочито сниженном виде и вызывают скорее отвращение, чем страх:
Но веришь ли, читатель мой!
Так иногда с, лохами бой
Был тошен, смрадом тютюна
Так жизнь была отравлена,
Так больно клоп меня кусал
И так жестоко донимал,
Что день, то новый либерал,
Что я закаялся писать ...
Бог весть увидимся ль опять!
* * *
Стремление увидеть и понять индивидуальный облик писателя не есть лишь один из возможных аспектов изучения литературы.
Таков основной путь, определяемый самой сутью литературы, как и любого другого вида искусства. Важно, чтобы учащиеся поняли эту важнейшую закономерность и учились неповторимо своеобразный мир автора видеть во всем: в отборе и оценке жизненного материала, в том, как автор рисует человека, лепит его характер, в том, как автор воспринимает и изображает природу. В каждой художественной детали, в ритме фразы, в лексическом строе произведения, в любом слове воплощается строй дум и чувств писателя. Мы часто повторяем слова Горького, назвавшего литературу человековедением. Однако это определение верно не только потому, что писатель рисует мир человеческих отношений, но и потому, что произведение искусства воспроизводит духовный облик своего творца, человека, художественное сознание которого воплотило в индивидуальной форме коллективный опыт человечества. В этом смысле искусство всегда лирично и вместе с тем созвучно душе каждого читателя, слушателя, зрителя.
«Важно не то, что делает скульптор, — говорил Пабло Пикассо, — а то, что он собой представляет. Сезанн никогда бы не вызвал у меня интереса, если бы он жил и думал, как Жан Эмиль Бланш, хотя бы написанное им яблоко было в десять раз лучше. Беспокойство Сезанна — вот что неодолимо притягивает нас, вот чему он учит нас!»1
1 «Творчество», 1966, № 10, стр. 20.