Киев - родина русского языка - Абакумов А. 2009

Язык новгородских берестяных грамот

Большинство берестяных документов с территории Новгородской феодальной республики (из Новгорода Великого, Торжка и, частично, из Старой Руссы) написано на древненовгородском диалекте, отличающемся от известного по традиционным памятникам древнерусского «наддиалектного» («наддиалектность» которого мы рассмотрим ниже!) языка на различных уровнях: в фонетике, морфологии (в т. ч. и в грамматической семантике), отчасти также - лексике. В широком смысле к древненовгородскому диалекту можно относить (в качестве субдиалекта) также и говор древнего Пскова (имеющий ряд собственных фонетических особенностей). Отдельные диалектные новгородские и псковские явления были известны историкам русского языка и раньше, но лишь по эпизодическим вкраплениям в рукописях, на фоне общей установки писца на более престижный язык (или церковнославянский, или «наддиалектно»-древнерусский). В берестяных же грамотах эти явления представлены либо совершенно последовательно, либо (реже) с незначительным влиянием книжной нормы. Определённая же часть (гл. о. поздних) документов на бересте была написана и на «наддиалектном» древнерусском языке.

В силу ряда обстоятельств в 1950-х - 1970-х гг., несмотря на то, что уже в этот период был накоплен значительный фонд ценных наблюдений за лексикой, грамматикой, орфографией, палеографией берестяных грамот, исследователи берестяных грамот нередко трактовали непонятные места как произвольные ошибки малограмотных писцов (или даже иностранцев) против «правильного» древнерусского (якобы наддиалектного) языка: это позволяло истолковывать спорные отрезки текста практически как угодно.

А. А. Зализняк, автор наиболее подробных исследований языка берестяных грамот, в начале 1980-х годов показал, что в документах на бересте соблюдается достаточно стройная грамматическая и орфографическая система, в рамках которой свыше 90% грамот написаны вообще без единой ошибки. Есть всего две славянские грамоты, где возможно предположить, что они написаны нерусскими; в них смешиваются глухие и звонкие, что характерно для речи прибалтийско-финских народов (но и тут возможен русский говор с финским субстратом). Значительная часть прежних прочтений и переводов была пересмотрена, и теперь при исследовании вновь открытых грамот непременно учитывается большое количество сведений о древненовгородском (иначе - ильмено-словенском) диалекте и бытовой орфографии.

Всякое фундаментальное открытие решительно меняет устоявшиеся взгляды в той или иной сфере человеческой деятельности. По свежим следам такого качественного скачка устанавливается новая система взаимоотношений и представлений в пересмотренной тематике. Но не сразу такого рода революционный пересмотр традиционных мифологем расставляет все точки над «і». Уточняются какие-то детали открытия, они на какое-то время принимают своеобразные промежуточные формы, пока сопоставление этих аспектов с данными параллельных систем человеческой деятельности не «отшлифует» (порой в течение десятков лет после «базисного» открытия) все тонкости данного революционного изменения.

Такие закономерности не обошли и революционную (по своим последствиям для восточнославянской филологии!) расшифровку языка новгородских грамот на бересте [Зализняк, 1995, С.

21 - 34; Янин, Зализняк, 2006, С. 14 - 22]. По «горячим следам» ильмено-словенских текстов обнаружилось в письмах-берестах новгородцев 11 - 12 вв. значительное количество лехитской (северо-западно-славянской) лексики и определённый набор таковых же идиоматических оборотов. Тут же появился поспешный тезис о более близком языковом родстве ильменских словен с поляками. Последующие же более тщательные исследования эпистолярного материала Града-над-Волховом уточнили лингвистическую ситуацию с речью современников и сограждан посадника Остромира. Лехитские идиоматические обороты в языке тогдашних новгородцев оказались незначительны, уступая, в целом, традиционной восточнославянской грамматике. Специфически же лексический западнославянский слой был меньшим по сравнению с восточнославянским [Зализняк, 2004, С. 37 - 45]. Диалект старых новгородских берестяных грамот (до вытеснения его «наддиалектным» русским в самом Граде-над-Волховом в 13 - 14 вв., а в новгородских «пятинах» в 13 - нач. 16 вв.) был вполне специфически восточнославянским (пост-антским), но с определённым лехитским языковым суперстратом. Т. е. выяснилось, что в процессе формирования племени ильменских словен (6 - 8 вв.) участвовали не только анты (древнейшие восточные славяне), балты и финны, но и какая-то западнославянская группировка. Она же (в процессе данного этногенеза) вместе с леттонскими и чудскими элементами была ассимилирована местной группой пра-новгородских пост-антов.

Другая специфическая тонкость (из тех, которые сразу после янинско-зализнякского открытия не были «отшлифованы»!) берестоведческой новации затронула проблему взаимоотношений южнорусских (правильнее было бы сказать собственно русских, или киеворусских) диалектов между собой. Означенные же сопоставления словено-ильменского и «наддиалектно»-русского языков (наряду с привлечением к этому анализу параллельных гуманитарных дисциплин) позволяют существенно видоизменить устаревше-традиционные представления о структурных связях росо-киевской языковой «паутины», насчитывающей ныне более 200 млн. лингвоносителей.

Вот образцы такого рода «берест». [Ничик Н. Н., 2010, С. 26 - 27]

Грамота №109 (ок. 1100 г.) - о покупке краденой рабыни дружинником.

Оригинал:

Грамота отъ Жизномира къ Микоуле:

Коупилъ еси робоу Плъскове, а ныне мя въ томъ яла кънягыни. А ныне ся дроужина по мя пороучила.

Современный русский перевод:

Грамота от Жизномира к Микуле.

Купил ты рабыню во Пскове, а ныне меня за это схватила княгиня. Ныне за меня поручилась наша дружина.

Современный украинский перевод:

Грамота від Жизномира до Микули.

Купив ти рабиню у Пскові, а нині мене за це схопила княгиня. Нині за мене ручається наша дружина.

А вот грамота №9 (сер. 12 в.) - о бракоразводно-семейных коллизиях.

Оригинал:

Грамота от Гостяты к Васильви:

Ми отець даял и радисъдаяли, а то за ним. А нене водя новою жену, а мьне не ведасть ничьто же. Избив роукы попустиль же мя, а иную поял. Докди добре сетворя.

Современный русский перевод:

Грамота от Гостяты к Василию:

То, что мне отец дал и родственники дали, находится у него. Ныне же, взяв другую жену, он не отдал мне ничего. Расторгнув наш брак, он расстался со мной, а другую взял себе в жёны. Приезжай пожалуйства.

Современный украинский перевод:

Грамота від Гостяти до Василя:

Те, що мені батько дав і родичи дали, знаходиться у нього. Нині ж, взяв іншу дружину, він не віддав мені ничого. Розірвавши наш шлюб, він розлучився зі мною, а іншу взяв собі за дружину. Приїжджай будь ласка.

Более чем очевидна большая сравнительно-языковедческая близость украинского и великорусского языков-диалектов друг к другу, чем к древненовгородскому. Если бы последний не был ассимилирован до (примерно!) 2-й четв. XVI в., а сохранился бы до сегодняшнего дня, то проиллюстрированные выше грамматические различия (ильмено-словенского с великорусским и украинским) были бы ещё сильнее. И если начало диссимиляции украинского и великорусского языков-диалектов от общего предка приходится на киеворусский исторический период (на какой из его этапов - это мы ещё уточним ниже!), то ильмено-словенская речь начала, скорей всего, отделяться от «пра-великорусско-украинско-белорусского» ещё в поздне-антские времена (6 - 7 вв.). Где-то за 500 лет до приведенного выше текстового примера.

Неновгородские грамоты (из Пскова, Смоленска, Звенигорода Галицкого, Твери, Витебска) также несут информацию о древних говорах данных регионов, однако из-за небольшого количества материала лингвистическая ценность их пока меньше, чем у новгородских грамот. Вполне логично, однако, предположение о том, что и в означеннях городах документы на бересте первоначально писались на местных пост-антских (восточнославянских) диалектах, с постепенным их замещением на «наддиалектно»-русский. Псковское «берестяное» наречие, как отмечалось выше, было близко к старо-новгородскому. Московские же грамоты №1 и №2 (в отличие от тайницкой №3, написанной «наддиалектно»-русским языком) - весьма вероятно отображают северный вариант вятичского восточнославянского племенного диалекта.

Большая же часть берестяных текстов Старой Руссы (вторах по численности их находок после Новгорода Великого) в 12 - 13 вв. была написана «наддиалектным» древнерусским языком. Это объясняется известной концентрацией в этом городе выходцев из Среднего Поднепровья, что является одним из косвенных признаков того, что у означенной «наддиалектности» явно «торчат» древне-киевские «уши».

Имеется некоторое количество грамот, написанных по церковнославянски, а также пять текстов на неславянских языках: по одной на карельском (знаменитая берестяная грамота №292 с заклинанием против молнии), латыни, греческом, нижне-немецком — новгородские грамоты; на руническом восточно-древнескандинавском (шведском, по-видимому, диалекте) — смоленская грамота. Последние важны как источник сведений о международных связях древнего Новгорода и Смоленска. В одной из грамот помимо древнерусского текста содержится небольшой русскокарельский словарик; она предназначена для сборщика дани, который уже немного умел объясняться по-карельски.

Берестяные грамоты из Великого Новгорода публикуются начиная с 1953 года в особой серии с общим названием «Новгородские грамоты на бересте из раскопок... годов». К настоящему времени вышло 11 томов, в которых опубликованы новгородские берестяные грамоты до №915 включительно, грамоты из Старой Руссы и Торжка, а также некоторые другие новгородские надписи (на деревянных бирках, цилиндрах, восковых табличках). В последние несколько лет вновь найденные грамоты (кроме маленьких фрагментов) предварительно публикуются в московском журнале «Вопросы языкознания».

Текст и интерпретации грамот в дальнейшем неоднократно уточнялись различными исследователями: чтения и переводы, предложенные в первых томах «Новгородских грамот на бересте.», зачастую уже совершенно устарели. Поэтому необходимо обращаться также к книге А. А. Зализняка «Древненовгородский диалект» (М., 1995; 2-е изд., М., 2004), где дан текст новгородских и неновгородских берестяных грамот (кроме маленьких фрагментов и неславянских текстов) в соответствии с современным состоянием древнерусистики.

Таков (ставший известным в силу топографических особенностей Великого Новгорода) ильмено-словенский пост-антский язык-диалект. Несомненно, что и остальные восточнославянские племена (кривичи, дреговичи, радимичи, вятичи, северяне, поляне, древляне, волыняне, уличи, тиверцы и белые хорваты также имели свои (по крайней мере к концу I тысячелетия н. э.) особые диалекты. Однако им не так «топографически повезло», как словенам новгородским.

Впрочем! Ещё об одном из языков среди перечисленных пост-антских субэтносов можно иметь конкретное представление. А именно - о белохорватском.