О чем речь - Ирина Левонтина 2016

История и слова
Забыть слово

«К концу 2013 года мы должны забыть слово портянки», — заявил в ходе селекторного совещания глава военного ведомства генерал армии Сергей Шойгу (http://www.interfax.ru/society/txt.asp?id=285071). Похоже, тут действительно немаловажно само слово. Портянки — слово, которое ассоциируется с чем-то кондовым, застарелым и незатейливым. В нем слышится прямо-таки вызов модернизации. Поэтому, кстати, столь выразительно и сочетание кремлевские портянки из интернет-сленга, ну да мы сейчас не будем на него отвлекаться.

Вот только бы не получилось так, что деньги, выделенные на носки, окажутся разворованными и для армии будет закуплена расползающаяся дрянь, да еще и в ничтожном количестве. А то окажется, что, забыв успешно слово портянки, придется вспомнить другое уже было подзабытое слово — штопать. Кто, кстати, помнит такой предмет — специальный гриб для штопания? Наверно, он даже как-то назывался, только я слово забыла.

Еще занятная история вышла с писателем Лимоновым и дубленками. Вот что он заявил 12 января 2013 года по поводу марша против антисиротского закона (содержание без комментариев):

Одна из журналисток сообщила, что все тепло оделись «в дубленках». И это собственно ключевое слово, спецодежда российской буржуазии. Оппозиция в дубленках. Несколько тысяч состоятельных москвичей, около десятка тысяч, из числа потомственной московской интеллигенции и наследственной советской номенклатуры, устроители выманили-таки, сыграв на чувствах, использовав детей-инвалидов (больше воображаемых, чем реальных) в качестве приманки. Воспаленные детьми-инвалидами между тем перешли сегодня в своих дубленках Рубикон, ушли от страны и народа (http://limonov-eduard.livejournal.com/287974.html?utm_source=twitterfeed&utm_medium=twitter).

Вот оно что! Ключевое слово, оказывается. Это совершенно поразительно. Я хорошо помню время, когда дубленка действительно была символом благополучия. В СССР это было в 70-е — 80-е годы. Тогда в самом слове дубленка прямо так и звучало: жизнь у человека удалась. Помню, когда я училась в школе, в журнале «Юность» напечатали написанный какой-то девочкой рассказ «Белое чудо»: старшекласснице откуда-то привезли белую дубленку, и вот она переживает это как событие огромного экзистенциального накала и в конце концов отказывается ее носить: хочет быть уверена, что потенциальным кавалерам понравится она сама, а не ее прекрасная дубленка. А помните чудный фильм с Тереховой и Гафтом «Дневной поезд» 1976 года (любимый фильм моей мамы)? Там была такая сентенция: «Престижная женщина! Как дубленка! Как третья модель «Жигули«!»

Когда я поступила в университет (было это, чего скрывать, в 1980 году), сама, без репетиторов и блата, родители очень меня приветствовали и обещали подарить мне дубленку. Однако осилили они это, лишь когда я была на пятом курсе. Дубленка была, как я тогда шутила, «из шкуры афган ского народа», она была страшно холодная, потому что мех ее состоял буквально из отдельных редких волосков, и долгими зимними вечерами я занималась тем, что сшивала расходящиеся из-за гнилых ниток (видимо, месть афганского народа) швы. Но все равно я свою дубленку обожала, как, наверно, никакой в моей жизни предмет одежды, и казалась себе в ней безумно элегантной. Славные были времена, но с тех пор все же прошло лет тридцать и жизнь сильно изменилась. Кстати — на ловца, как известно, и зверь бежит, — мне попалась в Фейсбуке запись моей коллеги Анны Птенцовой:

Маша Шевелева вчера пересказала воспоминание своей мамы, работавшей в МАСе (это четырехтомный Малый академический словарь. — И. Л.). А. П. Евгеньева (знаменитый лексикограф, глава авторского коллектива Словаря. — И. Л.) в 70-е годы настаивала, что слово дубленка означает одежду бедняков:) Как она умудрилась не заметить, что весь советский народ к тому моменту уж лет 10 сходил с ума по дубленке Анук Эме в «Мужчине и женщине», — загадка…

И вот, как в 70-е дубленка уже совсем не ассоциировалась с одеждой бедняков, так сейчас она не служит эмблемой процветания. Между прочим, когда в начале протестов сурковская пропаганда пыталась представить «болотников» бесящимися с жиру москвичами, особенно муссировался образ норковой шубы — «революция норок» и пр. На самом деле и это уже было немного смешно. Все же после Перестройки московские рынки были наводнены шубами из Греции, из Турции — часто низкокачественными, но не всегда такими уж дорогими. Их купили многие женщины, которых никто бы не назвал богачками. Ну и потом — это ведь как: купила, потом стала мала, продала совсем дешево или родственнице отдала, а себе другую купила… Недавно я была на отпевании, и вот там у церкви стояли нищие. Одна из них была довольно молодая статная женщина в длинной шубе, кажется, из нутрии. «Подайте, пожалуйста», — с достоинствам говорила она. Дело тут не в том, что нищий не может на самом деле оказаться богачом, а в том, что дама не считает, что шуба как-то ее в качестве нищей компрометирует. Да кроме того, если уж говорить о митингах и московском «креативном классе» — необычно тут было не обилие шуб, а скорее обилие курток из волшебных материалов — невесомых, но теплых, горнолыжных костюмов (да, и еще народ активно осваивал термобелье, это слово даже попало в разные списки типа «слово декабря»). Кстати, кое-кто из «креативных» натуральный мех и вовсе не носит по идейным соображениям. В общем, шуб на Болотной было никак не больше, чем на Поклонной (на провластных митингах — путингах). Так что и это было пропагандистской натяжкой. Но уж лимоновские дубленки — это полный анахронизм. Что-то из глубин всплыло, из завистливых доотъездных представлений о прекрасном. Лимонов ведь в 73-м году уехал. Ну вот. А после марша произошла еще одна яркая история про слова. Там, как известно, несли портреты политиков, голосовавших за принятый в отместку за «Акт Магнитского» одиозный закон, запрещающий, в частности, усыновление российских сирот американцами, и продвигавших его. И бывшая фигуристка, а ныне депутат Ирина Роднина, портрет которой тоже был пронесен по бульварам и в конце шествия выброшен в мусорный контейнер, написала у себя в Твиттере: «Конечно я очень расстроена… расстроена, что мою фотографию несла не яркая личность «опы«, а как говорят в Москве: тетка из очереди:((((https://twitter.com/IRodnina/status/290479891969880064).

Замечу в скобках, что и выражение тетка из очереди уже не так выразительно, как было когда-то: пожалуй, самые длинные очереди в Москве, если не считать храма Христа Спасителя с Поясом Богородицы, сейчас выстраиваются к Пушкинскому музею, когда там выставка какого-нибудь Пикассо. Кстати, та «тетка« оказалась как раз примерно из такой очереди — библиотекарь из «Вышки« (НИУ ВШЭ). Но обсудить я собиралась не это — и уж, конечно, не содержание, прискорбное, безусловно. Но вот слово опа вызвало целый переполох. Люди совершенно не могли понять, что бы оно могло значить, а некоторые даже предположили, что это грубое слово без первой буквы (так иногда с подобными словами поступают в видах благозвучия). Наконец кто сам догадался, а кому подсказали, что опа или оппа — это оппозиция. Знающие люди, знакомые с жаргоном кремлевских портянок, разъяснили, что опп там — стандартное сокращение слова оппозиционер. Попутно выяснилось, что опой иногда называют еще и Общественную палату. Вот ведь, век живи — век учись. А тем временем после нашумевшей статьи П. Пряникова стремительно ворвалось в язык слово креаклы — нарочито уродливое сокращение сочетания креативный класс, которое и само-то без кавычек не произнесешь. Я даже у себя в Фейсбуке провела опрос: можете ли вы, мол, дорогие друзья, употребить не цитатно и не в шутку слова опа и креаклы. Получила больше сотни ответов: никто, как и ожидалось, не сказал, что может, зато многие — что нет даже под пытками, а еще больше — что и слов-то таких мерзких не знают и знать не хотят.

Это я все вот к чему рассказываю: как много есть в словах всякого, помимо того, что они непосредственно обозначают…