О чем речь - Ирина Левонтина 2016

Небесный Розенталь
Везде и всегда

Есть старый анекдот. Человек в поезде читает книгу, поминутно восклицая: «Ух ты!», «Вот это да!», «Не может быть!» Наконец кто-то из попутчиков не выдерживает: «Простите, а что это вы такое увлекательное читаете?» Тот показывает обложку: «Орфографический словарь». В 2009 году был издан приказ за подписью тогдашнего министра Фурсенко, в котором перечислены словари, содержащие нормы русского языка «как государственного», отчего сделалось страшное общественное беспокойство. Надо заметить, что перечисленные в приказе (а он направлен против заполонивших рынок абсолютно «левых» словарей) словари — не лучшие (кроме Грамматического словаря Зализняка, разумеется), но и далеко не худшие. Хотя, признаться честно, я лично для домашних орфоэпических нужд пользуюсь, например, не словарями из списка, а классическим орфоэпическим словарем под редакцией Р. И. Аванесова, изданным в 1997 году шестым стереотипным изданием, а вообще-то вышедшим в 1983 году, то есть более четверти века назад. Ну не так уж стремительно меняются орфоэпические нормы, не стоит преувеличивать. Надеюсь, что огромное количество написанных мною за последние лет двадцать текстов о языковых изменениях дает мне право на такое заявление. Конечно, в сложных случаях можно в интернете или на работе посмотреть, что другие словари пишут. Но таких случаев не так много. Никакой культурной катастрофы от того, что все учреждения наводнятся рекомендованными словарями, не произойдет — хотя вообще-то по-хорошему, если государство так уж хочет, чтобы мы этими словарями руководствовались, ему следовало бы обеспечить бесплатный доступ к их электронным версиям в интернете для всех желающих.

Но вот уж сколько лет прошло, а знакомые по-прежнему спрашивают меня: «Ну, и как ты относишься к новым нормам русского языка?» Люди привычно сокрушаются: безграмотность становится нормой! А всё падкие на сенсации журналисты. Думаю, что авторы большинства репортажей не смотрели ни словари из списка, ни более ранние словари.

Они до сих пор пережевывают одни и те же несколько примеров, очевидным образом сообщенные одним лингвистом. И — опять цитирую анекдот — чукча знает этого человека. А что, собственно, должны продемонстрировать примеры?

Ах, ужас, теперь допускается кофе не только в мужском, но и в среднем роде! Но откроем тот четвертьвековой давности авторитетный словарь, на который я уже ссылалась. Там уже допускается средний род для слова кофе. Конечно, если в качестве источника сведений об орфоэпии использовать исключительно рекламу кофе, где актер Калныньш с интонацией обольстителя говорит: «Только он!..» Но вот, например, покойный академик Топоров считал, что слово кофе должно быть среднего рода и настаивать на мужском роде вопреки системным соображениям и тенденциям развития русского языка — это пустое упрямство снобов.

А недавно мне попалось в Фейсбуке сообщение Дмитрия Браткина из СПбГУ — он рассказывает, что читает Марка Алданова, русского эмигрантского писателя, роман 1957 года:

И вот что меня добило: что кофе у него среднего рода. «Работник принес приготовленное по-турецки кофе» и дальше — кувалдой по мозгам:

«Оно (хрясь!) всегда было (хрясь!) превосходное (хрясь! хрясь!)… Оно (хрясь!) нисколько не мешало (хрясь!) ему спать» (М. Алданов. Самоубийство. 2011).

Кстати, помните утесовскую «Песню старого извозчика»:

Я ковал тебя отборными подковами,
Я пролетку чистым лаком покрывал.
Но метро сверкнул перилами дубовыми,
Сразу всех он седоков околдовал?

Теперь уже мало кто знает, что слово метро могло употребляться в мужском роде. Слово кофе, впрочем, я сама использую как слово мужского рода — да словари ведь этого и не запрещают, даже рекомендуют. Но дело же не в том!

Или вот еще. Что за новости — слово йогурт теперь разрешается произносить с ударением на «у» — йогýрт!!! Ха-ха-ха, вот дураки, где это они такое слышали. Подтянем нарукавники, поправим очки и заглянем в аванесовский словарь.

Так там допускается только (!) йогýрт. Таково было старое ударение, и именно с таким ударением это слово грамотные люди произносили еще до того, как йогурты появились на отечественных прилавках, лишь позже оно изменило ударение. Кстати, именно с ударением йогýрт я это слово слышала лет пятнадцать назад от академика Зализняка. Не знаю, как он его сейчас ударяет, а спросить неудобно: лингвистов уже совершенно замучили несчастным йогуртом. Кстати, в русской эмигрантской литературе можно встретить написания егурт и ягурт — а они ясно показывают, что люди слышали и произносили это слово только с ударением на втором слоге.

Так что тут, как говорится, либо крест снимите… Что плохо-то — что словарь слишком следует за узусом, соглашаясь на кофе в среднем роде, или что следует за ним недостаточно, сохраняя уже практически вышедший из употребления вариант йогýрт?

Наконец, добил меня всеобщий сарказм по поводу того, что теперь, оказывается, надо писать Интернет с большой буквы. А раньше как надо было? Много лет по этому вопросу ведутся ожесточенные дискуссии. Одни издания признают прописную букву, считая Интернет именем собственным, другие публично клянутся использовать только строчную, поскольку с глобальной сетью «на ты» и никакого пиетета перед ней не испытывают, а из собственных имен оно давно перешло в нарицательные, как, скажем, памперс или ксерокс. Артемий Лебедев обливает презрением тех, кто пишет Интернет (мол, прошаренные компьютерщики пишут это слово исключительно со строчной), а весьма «прошаренный» лингвист Михаил Волович, напротив, установил в свое время для Рамблера как раз написание Интернет с большой буквы. В поддержку обеих точек зрения можно приводить аргументы. Если бы спросили меня, то я бы голосовала за маленькую букву. Но исправно писала Интернет с большой, пока совсем недавно орфографисты не смягчились, поскольку я-то знала: словарями до сих пор и признавалось только такое написание. Так что впору было бы возмущаться, что лексикографы недостаточно решительно меняют нормы. А то — теперь… оказывается… новые нормы… реформа языка…

Что же до того, что безграмотность становится нормой, то да, конечно, это так и есть — не здесь и сейчас, а везде и всегда. Все новое сначала возникает как нарушение, отклонение, вызывая гнев пуристов, и лишь потом постепенно становится нормой. Неужто телевизионные деятели искусств хотели бы говорить на языке XVII века? Или XII? Или?..