О чем речь - Ирина Левонтина 2016

О лирике и прочих пустяках
Жидкокристаллическая река

У метро «Войковская» тетенька раздает рекламные листовки, заученно выкликая: «Осетинские пироги! Вкусные! Пышные!» Забавно, конечно. Кто хоть раз даже не пробовал, а просто видел осетинские пироги, тот знает, что они какие угодно, только не пышные. Да тетенька, наверно, и вправду их не ела: все же они довольно дорогие. А на счет пышности — это она так, из общих соображений. Язык сам подсказывает ей, что говорить. Надо хвалить товар, так? Если еда — то про нее в первую очередь надо уверенно утверж дать, что она вкусная. А конкретно пироги, если они хорошие, то значит, пышные. Творог был бы у нее свежий (или, как говорят на рынке, свежайший), мед ароматный, яблоки сладкие (хотя лично я, например, предпочитаю кислые) или, пожалуй, сочные. В лингвистике это называется лексическая функции Bon.

Кстати о пышных пирогах. В 1987 году в «Новом мире» появилась статья Л. Пияшевой (под псевдонимом Л. Попкова), в которой впервые в советской печати было заявлено, что капитализм — благо, а социализм — абсолютное зло. Статья произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Собственно, насколько я помню, в тексте не было ничего такого, о чем не говорили бы на московских кухнях, но совершенно невероятно, головокружительно и потрясающе было видеть это напечатанным в советском журнале. Так вот статья эта называлась «Где пышнее пироги?» — имелось в виду, что пышнее они в Западной Германии, а не в Восточной, в Южной Корее, а не в Северной. Словом, что пироги пышнее там, где нет социализма.

В поэтике есть термин «постоянный эпитет»; считается, что такие эпитеты характерны для народной поэзии («поле чистое», «море синее», «солнце красное») — то же и в эпопеях Гомера, тесно связанных с народным творчеством («розоперстая Эос», «Одиссей хитроумный»). Все по мнят хотя бы по детским сказкам и народным песням: «красна девица», «добрый молодец», «буйная голова». В фольклоре часто встречаются смешные на современный слух сочетания, в которых определения неуместны или прямо противоречат остальному контексту: «Он и снес своей жене буйну голову» или «Твоя молодая верная жена тебе молодому вовсе не верна». Мы к такому не привыкли: сейчас мы стремимся подбирать определения, которые релевантны именно для данной ситуации. А тут по-другому: определение сигнализирует о принадлежности объекта миру нормы и указывает, каким сущностным свойством объект в этом мире обладает. Руки там всегда белые, поэтому в фольклорном тексте «белы руки» оказываются даже у арапа. Надо ли говорить, что «пышные пироги» тут были бы в самый раз.

Впрочем, заметим, что такой способ выбора слов, при котором определение описывает объект не в конкретных обстоятельствах, а в идеале, в мире мечты, характерен вовсе не только для фольклора. Когда-то я занималась языком русской поэзии начала XIX века, в частности чудесного и несчастного Батюшкова. Вот, к примеру, как пишет он о реке:

Она между лугов, казалось, засыпала
И в зеркальных водах брега образовала,
Как цепь чудесная, вкруг леса облегла.
Пространство всё ее текуща кристалла
Древа, соплетшися ветвями, осеняли,
Питались влагою и берег украшали.

(«Отрывок из XVIII песни «Освобожденного Иерусалима«»)

Современного читателя поражает здесь, конечно, сочетание «текущий кристалл». Подумать только, мы лишь недавно услышали о жидкокристаллических мониторах, а поэт, оказывается, все предвидел… Ничуть не бывало. Просто в идеальном мире вода кристально прозрачна, а значит, река — кристалл. И то, что она течет, никакого отношения к этому не имеет.

Или вот еще пример. У Батюшкова есть строчка: «С медом пил розы на влажных устах». Поцелуй обозначен здесь метафорой «пить», и в этой ситуации то, что губы названы «влажными» применительно к моменту поцелуя, придает описанию совершенно излишний и вообще-то чуждый Батюшкову физиологизм. Но это так только на современный слух. В действительности автор вовсе не имел в виду соединять две идеи, да и тогдашнему читателю это не приходило голову. Здесь все по отдельности: «влажные уста» — прекрасные губы из мира мечты, и влагу с них никто не пьет; вопрос о том, как нужно «пить розы», тоже не возникает: речь всего лишь о том, что губы алые; а поцелуй сладок, отсюда и мед.

Батюшков, как и Жуковский, и Вяземский, принадлежали к школе, которую Пушкин назвал школой «гармонической точности». Замечательно, что критически статьи и переписка поэтов этой школы переполнены обличениями разного рода логических неточностей. Так, Вяземский писал о Ломоносове: ««Когда заря багряным оком / Румянец умножает роз«. «Багряное око« — никуда не годится. Оно вовсе не поэтически означает воспаление в глазу и прямо относится до глазного врача». Или: «Ломоносов сказал: «Заря багряною рукою«! Это хорошо; только напоминает прачку, которая в декабре месяце моет белье в реке» («Старая записная книжка»). Как заметила Л. Я. Гинзбург (это сейчас читатель знает ее прежде всего как замечательного писателя и мыслителя, но официально она была литературоведом и писала, в частности, о поэтах пушкинского круга), «Розовоперстая заря» не смутила бы Вяземского, хотя это метафорическое образование более сложное, — зато имеющее за собой прочную традицию. «Багряная рука», «багряное око» — словосочетания непривычные; в них недостаточно затемнен первичный смысл, что привело к реализации метафоры, — с рационалистической точки зрения всегда комической и абсурдной (Школа гармонической точности, 1964).

Арзамасец Воейков писал о Пушкине: ««Дикий пламень« — скоро мы станем писать: «ручной пламень«, «ласковый, вежливый пламень…«» Но ведь Воейков, комментирует Л. Я. Гинзбург, несомненно, не возражал бы против формулы — «пламень страсти», «любовный пламень». Воейков еще утверждал, что выражение «немой мрак» позволяет сказать также: «болтающий мрак… спорящий мрак, мрак, делающий неблагопристойные вопросы и не краснея на них отвечающий…». Просто даже интересно было бы показать Воейкову какое-нибудь стихотворение, скажем, Мандельштама. Современному читателю недовольство сочетанием «немой мрак» кажется даже не придиркой, а какой-то бессмыслицей.

Кстати о мраке, утренней заре и прочем. В детстве я, помню, прочитала в каком-то месте типа «Шестнадцатой страницы» «Литературной газеты»: ««Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос…« Интересно, где эта Эос делала себе маникюр?» Сейчас я заглянула в интернет и увидела, что эта шутка про богиню утренней зари повторяется, явно независимо, у разных авторов. Строчка Гомера сейчас многим кажется забавной, а вот Вяземского пурпурные пальцы богини зари не беспокоили, зато багряная рука зари рассмешила.

Это я все к чему. Язык — вовсе не только слова, фонетика, грамматика, а еще и те обыкновения, по которым мы соединяем смыслы друг с другом. И обыкновения эти, как и всё в языке, со временем меняются.