Грамматическое учение о слове - В.В. Виноградов 1986

Части речи
Глагол
Система грамматических форм одного глагола

Глагольное слово с богатством и разнообразием значений сочетает богатство и разнообразие форм. Все формы лица, времени и наклонения какого-нибудь глагола (строю, строим, я строил, мы строили, я строил бы, стройте и т. п.) являются формами спряжения одного слова. Даже при резком фонетическом различии этих форм (например: я лег — лягу — ляжем — ляг; я сел — сяду — сядь; пою — я пел — пой; пью — я пил — пей; я мял — мну — мни; я взял — возьму — буду брать; иду — я шел и т. п.) не возникает сомнения в том, что это — грамматические формы одного и того же глагола. Ведь думать, что формы понимаю, буду понимать, я понимал (а также я понимал бы) образуют отдельные слова, значило бы вступить в противоречие с живым языковым сознанием, со всем речевым опытом. Семантическое расстояние между этими формами не больше, чем между формами склонения существительного, например: сад и в саду; корень и на корне; долг и о долге; друг и друзья; перо и перья; глухой и глухие; четыре стиха и четырьмя стихами и т. п. Поэтому не удивительно, что формы лица, числа (а также рода), времени и наклонения большинством грамматистов охотно признаются за формы одного глагола. Иначе обстоит дело с видовыми образованиями и инфинитивом. Многим казалось, что видовые различия глагола уже выходят за пределы форм одного слова, что делать и сделать — разные глаголы. Так, Ф. И. Буслаев относил залоги, виды и инфинитив не "к спряжению, а к словопроизводству" (11). Но К. С. Аксаков в "Критическом разборе "Опыта исторической грамматики" Ф. И. Буслаева" писал об этом: "Но что называть спряжением? Если изменения по лицам и при них по числам, — тогда, нет слова, всякий вид будет спряжением отдельного глагола; но правильно ли такое воззрение?.. Ведь придется исключить таким образом и самое понятие времени. — Почему же за спряжением остается одно какое-нибудь голое изменение по трем лицам единственного и множественного числа и каждое новое изменение будет представлять уже новый глагол? На это не дано удовлетворительного объяснения. Если же под спряжением понимать ряд тех изменений, которые предстоит проходить каждому глаголу, — тогда, если не залоги, то виды, причастия, деепричастия и неопределенное наклонение должны относиться к спряжению" (12).

Грамматическая структура и грамматическое употребление причастий и деепричастий как смешанных форм глагольно-именного и глагольно-наречного характера, как "атрибутивных форм" глагола были в общих чертах описаны уже А. А. Потебней. Не подлежит сомнению, что многие причастия, подвергшись окачествлению, превратились в отдельные слова или дали жизнь самостоятельным словам (см. гл. VII, § 22 — 23). Точно так же некоторые адвербиализованные деепричастия (ср.: нехотя, походя и др.) оторвались от системы глагола. Но те причастия и деепричастия, которые сохраняют свою глагольную силу и глагольные свойства, остаются гибридными формами-словами: они лежат в смешанной глагольно-именной или глагольно-наречной зоне (см. гл. II, § 20 и гл. V, § 27). Входя в систему форм глагольного слова, они в той или иной степени тяготеют к отрыву от него.

Совсем иное положение инфинитива (неопределенной формы) и видовых форм глагола. Вопрос об инфинитиве особенно волновал грамматистов. Часть их (фортунатовская школа, кроме А. М. Пешковского (13)) решительно отделяла инфинитив от глагола, ссылаясь на то, что по своему происхождению инфинитив является именем с глагольной основой (ср.: знать — знаю и знать, знати; стать — стану и стать, стати; пасть — паду и пасть, пасти и т. п.), что инфинитив не принадлежит к числу ни предикативных, ни атрибутивных форм глагола. Инфинитив был объявлен особой частью речи и рассматривался как слово, не причастное к спряжению6 . Лишь акад. Д. Н. Овсянико-Куликовский, акад. А. А. Шахматов и лингвисты бодуэновской школы настойчиво подчеркивали, что инфинитив в современном русском языке — это "глагольный номинатив", т. е. основная, исходная форма глагола. "Для того чтобы данная форма, — убеждал Д. Н. Овсянико-Куликовский, — могла быть признана глаголом, ей вовсе не нужно иметь определенное личное окончание, а вполне достаточно иметь отношение к лицу, хотя бы и неизвестному вне контекста... Отношение к лицу делает инфинитив спрягаемою частью речи" (15). Известно, что и А. А. Потебня, считая инфинитив особой частью речи, все же приписывал ему отношение к неопределенному лицу. Инфинитив, по Потебне, "не заключает в себе своего субъекта, но требует его как прилагательное и глагол... Отличие неопределенного наклонения от личного глагола (verbum finitum) состоит в том, что этот последний заключает в себе определение своего лица (1-го, 2-го или 3-го), тогда как в неопределенном наклонении, вырванном из связи, лицо остается неопределенным. В живой речи лицо неопределенное всегда определяется тем или другим способом" (16).

Точно так же акад. А. А. Шахматов вслед за А. А. Потебней настаивал на том, что "представление об инфинитиве вызывает представление о производителе соответствующего действия-состояния; это подобно тому, как имя прилагательное вызывает представление о носителе соответствующего качества-свойства" (17)7 . Невозможно — без насилия над языком и над своим сознанием — увидеть в форме жить отдельное слово, не связанное с формами живу, я жил и т. д. Нельзя также безоговорочно противопоставлять инфинитив всем другим "предикативным формам" глагола.

В необработанных заметках А. А. Шахматова по синтаксису есть очень тонкая и глубокая мысль о том, что инфинитив безличных глаголов как отдельная форма самостоятельно не существует (19). Действительно, инфинитив безличных глаголов лишь входит в состав сложных аналитических форм, образуемых сочетанием вспомогательных глаголов с инфинитивом (например: будет тошнить, начнет смеркаться, стало подмораживать и т. п.). Отдельно, как особая форма, инфинитив безличного глагола не употребляется. Отсюда можно сделать косвенный вывод, что отношение к лицу потенциально заложено в форме инфинитива. Иначе остается непонятной синтаксическая ограниченность употребления этой формы у безличных глаголов. Итак, инфинитив не отделим от других форм глагола (20). Даже А. М. Пешковский, долгое время считавший инфинитив особой, хотя и смешанной частью речи, вынужден был признать его глагольным "nominativus'ом": "Как именительный падеж (по большей части притом единственного числа) принимается нами за простое, голое название предмета без тех осложнений в процессе мысли, которые вносятся формами косвенных падежей, так неопределенная форма благодаря своей отвлеченности представляется нам простым, голым выражением идеи действия, без тех осложнений, которые вносятся в нее всеми другими глагольными категориями" (21).

С возвращением инфинитива ("неопределенной формы") в систему спряжения вопрос о составе форм глагольного слова еще не может считаться исчерпанным и решенным. В современном языке соотносительные (коррелятивные) формы совершенного и несовершенного видов глагола также являются формами одного и того же слова, например: хорошеть — похорошеть; слабеть — ослабеть; заменить — заменять; вообразить — воображать; надеть — надевать; разрисовать — разрисовывать и т. п. Еще К. С. Аксаков настаивал на том, что "все эти формы — формы одного и того же глагола, но формы не времени, а качества действия..." (22). Однако вопрос о том, какие именно видовые варианты могут быть признаны формами одного и того же слова (ср., например, занимать — занять; отставать — отстать и др.), а какие — разными словами (ср., например, праздновать — отпраздновать; бежать — побежать; мылить — намылить и т. п.), еще не исследован. Этот вопрос возникал не раз, особенно в связи с изучением значений глагольных приставок и префиксов. Например, И. П. Лысков в своей работе "О частях речи" пытался выяснить, какие приставки образуют лишь парные видовые формы тех же глаголов и какие приставки изменяют реальное значение глагола и служат средством образования новых слов. Он предостерегал от мысли, будто "все глаголы, имеющие одну основу и сложенные с разными приставками, должны считаться формами одного слова", и заявлял, что "все зависит, во-первых, от характера приставки и, во-вторых, от полноты форм времени" (23). Далее И. П. Лысков перечислял префиксы, не видоизменяющие значения глагольной основы: "за-, обозначающий начало действия, предлоги про- и с-, обозначающие конец действия, предлог по-, обозначающий ограниченную продолжительность действия" (24). "Другие приставки: из-, воз-, раз-, вы- — изменяют основу глагола, и поэтому глаголы с этими предлогами надо считать отдельными словами" (25).

Эти замечания не являются новыми и оригинальными. Они не основаны на детальном анализе категории вида. Они возрождают старую точку зрения. Например, Н. И. Греч еще в своей "Пространной русской грамматике" (1827) отличал "предлоги" (т. е. приставки), изменяющие только вид глагола (без изменения реального значения), от предлогов, изменяющих и вид и реальное значение глагола. Чисто видовыми приставками Греч считал: за-, по-, про-, до-, с-, от-, раз-. Точно так же в "Опыте общесравнительной грамматики русского языка" акад. И. И. Давыдова к числу предлогов, выражающих чистые видовые оттенки, относились: за- (начало действия — запеть), по- (продолжение, а иногда начало, также движение поступательное — пописать, пойти, подвинуть), про- (продолжение в течение известного времени — проговорить), раз- (учащение — разбегаться), с-, до- (совершение или окончание — сделать, дописать), от- (прекращение — отобедать) (26). Остальные предлоги характеризовались как присоединяющие к глаголу постороннее, побочное, реальное значение.

Но эти и другие подобные им замечания не решали вопроса о категории вида и соотносительности видовых форм. Еще с начала XIX в. стало ясно, что категория вида играет исключительную роль в системе современного русского глагола: внутри этой категории проходит семантическая граница между отдельными глагольными словами, образованными от одной и той же основы. Категория вида как бы устанавливает словоразделы между глаголами, произведенными от одной и той же основы (ср., с одной стороны, видовые формы одного глагольного слова: решать — решить; выходить — выйти; засунуть — засовывать и т. п. — и разные глаголы разных видов: спать — уснуть; лежать — залечь и т. п.)8 .

С категорией вида частично соприкасается категория залога. Вопрос о том, можно ли считать все соотносительные залоговые формы (например: мыть и мыться; брить и бриться; писать и страдат. писаться) формами одного глагола, еще сложнее. Однако трудно сомневаться в том, что соотносительные формы действительного и страдательного залогов (толковать и толковаться; изучать и изучаться и т. п.) слиты в лексическое и грамматическое единство. "Действительный залог и страдательный различаются не только своим оформлением, но и строем предложения, а именно то, что при первом является грамматическим объектом, оказывается при втором подлежащим (рабочие строят дом, дом строится рабочими). Категория залога в данном случае устанавливается как различное оформление одного и того же глагола, требующее каждое различного построения предложения согласно особенностям его содержания" (30).

Таким образом, границы глагольного слова широки, но еще не вполне ясны. Дальнейшее изложение должно очертить их более точно. Однако общие контуры глагола определились. Глагол — это категория, обозначающая действие и выражающая его в формах лица, наклонения, времени, вида и залога.

Слово, подводимое под категорию глагола, обычно представляет собою сложную систему многочисленных форм, которая образует парадигму спряжения и включает в себя причастия с их видоизменениями, деепричастные образования, а также видовые и отчасти залоговые варианты.