Говорите правильно. Эстетика речи - Язовицкий Е.В. 1969
Грамматико-стилистические этюды
Третий урок стилистики
Прощаясь с нами, Иван Яковлевич сказал, что сегодняшняя встреча-экзамен, это в некотором роде репетиция к тому «испытанию», которое ждет нас и его самого в воскресенье, 25 декабря. Заинтригованные и заинтересованные, мы стали просить его раскрыть секрет этого испытания. Но он решительно отказался и просил нас прийти к нему в этот день не позднее 17 часов, так как ровно в 18 мы вместе с ним отправимся туда, где все и объяснится. Промаявшись четыре дня подряд, мы прибежали к нему в воскресенье не в 17, а в 16 часов, в то время, когда он что-то писал, сидя за письменным столом.
— Так, явились? — встретил он нас шутливым вопросом. — Возьмите книги, садитесь на диван, читайте и ждите.
Мы достали книги, уселись на диван, но читать не стали. Нас волновали вопросы: куда, зачем и почему? Иван Яковлевич выглядел сегодня по-иному. На нем был новый костюм, белоснежная рубашка, галстук, повязанный бантом, и шерстяной жилет светло-серого цвета.
— Идем в филармонию,— шепнул Виктор Козаков.
— Не в филармонию, а в кинолекторий, — перебил его Леша Веретенников.
— В театр,— уверенно сказал я.
— Детям до 16 лет в вечернее время ходить в театр воспрещается,— поддел меня Виктор Козаков и начал перечислять разные места.
Тут были и цирк, и публичная библиотека, и планетарий, и даже общество филателистов, членом которого с детства состоял Иван Яковлевич.
— Я вижу, вы чем-то взволнованы, — сказал он, отрываясь от письма.
— Мало того, Иван Яковлевич, умираем от нетерпения.
— И любопытства?
— Да, да и любопытства.
— Потерпите несколько минут, и я вам все объясню.
Эти несколько минут показались нам вечностью. Наконец, Иван Яковлевич запечатал конверт, положил его в боковой карман, встал и сказал торжественным голосом:
— Сегодня мне исполнилось 60 лет.
— Какой кошмар!
— Почему же, собственно, кошмар?
— Потому что мы без подарков, и вообще вы нехороший, — закричали мы и бросились обнимать и поздравлять его, кто как мог.
— Открою вам еще один секрет, — сказал он после того, как все утихомирилось. — Школа, в которой я учился и много лет работал, решила отметить мое 60-летие своеобразным праздником, назвав его «Карнавал стилистики». Будучи от природы человеком не очень храбрым, я решил отправиться туда не один, а вместе с вами.
— Ура! — закричали мы. — Да здравствует Стилистика и славный карнавал!
В вестибюле школы, куда мы пришли через полчаса, гремела музыка. Огромное полотнище с надписью «Карнавал стилистики», украшенное гирляндами огней, переливалось всеми цветами радуги. По широкой лестнице, ведущей в актовый зал, навстречу нам спускался Русский язык, сопровождаемый Фонетикой, Морфологией и Синтаксисом. Приблизившись, они остановились, и Русский язык сказал взволнованным голосом:
Хвала тебе, Стилистика,
И вам, ее друзья!
Наш карнавал не мистика,
Клянусь вам в этом я.
Вы здесь найдете устную
И письменную речь,
Веселую и грустную,
Способную увлечь.
Найдете речь чеканную
И ясную, как день,
И речь весьма туманную,
И бледную, как тень.
Хвала тебе, Стилистика,
И вам, ее друзья!
Наш карнавал не мистика,
Клянусь вам в этом я.
С этими словами Русский язык обнял Стилистику. Они расцеловались и под звуки торжественного марша направились в актовый зал. Мы последовали за ними и были потрясены открывшейся картиной. Всюду, где только было возможно, сидели и стояли участники карнавала, одетые в яркие красочные костюмы, подчеркивающие принадлежность к той или иной части речи или выразительному средству языка. Тут были и Существительные, и Прилагательные, и Местоимения, и Глаголы, и Синонимы, и Омонимы, и Паронимы, и Метафоры, и Метонимии, и Синекдохи, и Перифразы, ну, в общем, весь состав русского языка и его стилистики, включая суффиксы, приставки, знаки препинания и прочее.
Больше всего поразило нас присутствие в этом зале литературных героев. Евгений Онегин, Татьяна Ларина, Чичиков, Манилов, Собакевич, Коробочка, Хлестаков, Андрей Болконский, Анна Каренина, Денис Давыдов, Павел Корчагин, Чапаев, Григорий Мелехов, Разметнов, дед Щукарь, Олег Кошевой, Уля Громова, Павлик Морозов сидели, стояли, беседовали между собой, как у себя дома.
— Иван Яковлевич, — сказал я шепотом, дергая его за рукав и показывая на присутствующих. — А эти зачем здесь?
— Не знаю, мой друг, не знаю, это сюрприз. Поживем — увидим!
Я хотел сказать ему еще что-то, но Русский язык увел его на возвышение, устроенное в центре зала, усадил в кресло и, обращаясь к присутствующим, сказал:
— Сегодня мы с вами чествуем Стилистику! Мы долго ждали этого дня. И вот Стилистика среди нас. Это не только большая честь, нс и огромная ответственность. Стилистика будет не только наслаждаться атмосферой нашего карнавала, не только смотреть, как мы веселимся, но и примет активное участие в наших маленьких импровизированных дискуссиях. Я прошу вас иметь в виду, что по программе нашего праздника каждый, на ком есть карнавальный костюм, может задать вопрос Стилистике и обязан ответить на вопрос, заданный ему Стилистикой. В случае каких-либо недоразумений прошу обращаться ко мне. Тут грянула музыка, завертелся подвешенный к потолку зеркальный шар, освещаемый разноцветными огнями, и начался карнавал, подобного которому не было еще в истории русского языка.
Пользуясь танцевальной суматохой, мы увели Ивана Яковлевича в коридор и стали спрашивать, как нам вести себя в создавшейся обстановке. Откровенно говоря, мы изрядно струхнули, предполагая, что он по своему обыкновению заставит нас отвечать на задаваемые ему вопросы. Но он успокоил нас, сказав, что сегодня в виде исключения наша роль будет заключаться в подливании масла в огонь. Это нас вполне устраивало, и мы в самом хорошем расположении духа, как говорится во многих сочинениях, вернулись вместе с ним в актовый зал на прежнее место.
Первыми, кто накинулся на Стилистику, когда смолкла музыка карнавального галопата, были знаки препинания.
— Стилистика, Стилистика! — закричали они, обступая ее плотным кольцом, — скажи, что ты о нас думаешь?
— Думаю, что вы народ боевой, задорный и весьма полезный.
— Не хитри, Стилистика, говорят, ты нас презираешь и, где только можешь, перечеркиваешь!
— А за что вас любить, — сказал Леша Веретенников. — Из-за вас одни только неприятности да двойки.
— Молчи, малыш! —- сказал Восклицательный знак. — Пусть говорит Стилистика.
— Пусть, пусть, пусть, — пропищали Запятые, смешно подпрыгивая на тоненьких ножках.
— Могу добавить, что знаки препинания имеют огромное значение при стилистическом оформлении мысли.
— Правильно, — хором сказали знаки препинания, — очень, очень большое значение!!!
— А ну скажи, Стилистика, кто из нас красивее? — спросила Точка с запятой, кокетливо поправляя шелковый бант, лихо торчавший на макушке.
— Все вы — красавцы расписные, у каждого своя стать, свой характер.
— И свой гонор, — добавил я с опаской, но замечание мое было пропущено мимо ушей. Тут Вопросительный знак, стоявший до этого в стороне, вышел вперед, взобрался на услужливо подставленную ему спину Многоточия и спросил на низких нотах:
— Станиславского знаешь, Стилистика?
— Знаю.
— А что он сказал про меня?
— И про меня? — воскликнул Восклицательный знак.
— И про нас? И про нас? — закричали Точки, Двоеточия, Запятые. — Скажи, Стилистика!
— Скажу. Станиславский, как никто другой, понимал природу знаков препинания и высоко оценивал их эстетическую роль в нашей речи. Он говорил актерам, ораторам и всем, кто занимается публичными выступлениями, что «точка, запятая, вопросительный и восклицательный знаки и прочие имеют свои, им присущие, обязательные голосовые фигуры, характерные для каждого из них. Без этих интонаций они не выполняют своего назначения. В самом деле, отнимите от точки ее финальное, завершающее голосовое понижение, и слушающий не поймет, что фраза окончена и продолжения не будет. Отнимите от вопросительного знака характерное для него особое звуковое «квакание», и слушающий не поймет, что ему задают вопрос, на который ждут ответа.
В этих интонациях есть какое-то воздействие на слушающих, обязывающее их к чему-то: вопросительная фонетическая фигура — к ответу, восклицательная — к сочувствию и одобрению или к протесту, две точки — к внимательному восприятию дальнейшей речи и т. д. Во всех этих интонациях — большая выразительность».
— А я где-то читала, что обо мне Станиславский особенно тепло отзывался, — сказала самая симпатичная Запятая, — скажи им, Стилистика, пусть знают все.
— Да, красавица, о тебе этот великий мастер речи отзывался особенно тепло. Вот его слова: «Самое замечательное в природе запятой то, что она обладает чудодейственным свойством».
— Слышите, слышите, чудодейственным свойством, — восторженно зашептали Запятые.
«Ее загиб, точно поднятая для предупреждения рука, заставляет слушателей терпеливо ждать продолжения неоконченной фразы... Если бы вы знали, какое наслаждение при длинном рассказе или фразе... загнуть фонетическую линию перед запятой и уверенно ждать, зная наверное, что никто вас не прервет и не заторопит».
— Наслаждение, огромное эстетическое наслаждение! — воскликнула Запятая. — Надо, чтобы об этом узнали все школьники от мала до велика.
— Надо, надо, надо, — проскандировали остальные Запятые и стали целовать свою подружку.
— А что обо мне сказал Чехов, не помнишь, Стилистика? — спросил Восклицательный знак.
— Как же, помню. У Чехова есть даже рассказ, который называется «Восклицательный знак».
— О!!! — вздохнули знаки препинания. — Целый рассказ!!!
— Да, представьте себе! В этом рассказе великий писатель изобразил старого чиновника — коллежского секретаря Перепелкина, который никак не мог вспомнить, где же в казенных бумагах ставится восклицательный знак, и восклицал: «Что за оказия! Сорок лет писал и ни разу восклицательного знака не поставил... Гм!.. Но когда же он, черт длинный, ставится?..
— Этот знак ставится, — напомнила ему жена, — при обращениях, восклицаниях и выражении восторга, негодования, радости и прочих чувств».
Выслушав замечание жены, старый чиновник задумался, — говорит Чехов: «Сорок лет писал он бумаги, написал он их тысячи, десятки тысяч, а не помнит пи одной строки, которая выражала бы восторг, негодование или что-нибудь в этом роде... И прочие чувства... — думал он. — Да нешто в бумагах нужны чувства? Их и бесчувственный писать может...»
— А про меня Чехов ничего не сказал? — спросило Многоточие.
— Про тебя, прелесть моя, Чехов специально ничего не говорил, но пользовался тобою в своих рассказах исключительно точно и умело, а вот Салтыков-Щедрин в одной гениальной сценке изобразил молодого чиновника, наставившего в деловой бумаге уйму многоточий и получившего от своего начальника такое замечание: «Что же это вы, молодой человек, многоточий-то наставили? Многоточие волнение чувств обозначает, а какое же волнение чувств может быть в казенной бумаге?»
— Хитрит, хитрит Стилистика, — сказал Вопросительный знак, все ссылается на Станиславского, на Чехова, на Салтыкова-Щедрина, а свое собственное мнение о нас не высказывает.
— Да, да, не высказывает, не высказывает, — поддержали его знаки препинания.
— Ну, что ж, если настаиваете, могу высказать. Во- первых, при помощи знаков препинания в устной и письменной речи передаются эмоциональные оттенки слов и выражений, помогающие писателям, поэтам и ораторам отражать своеобразие своего слога (способы словоупотребления и построения фразы). Во-вторых, знаки препинания помогают нам расчленять текст на отдельные его части, а в поэтической речи выделять ритмо-мелодические типы произношения. В-третьих, наконец, знаки препинания, выступая в основной своей роли, оформляют логико-грамматические отношения между предложениями и членами предложений.
— А не можешь ли ты, Стилистика, сказать что-нибудь особенное обо мне? — спросила Точка.
Иван Яковлевич хотел; было, ответить ей, но тут заиграли какой-то веселый танец, и знаки препинания, расхватав друг друга, пустились в пляс...
Не успели отзвучать последние аккорды танцевальной музыки, как нас окружили Омонимы, Паронимы, Тавтологии и Плеоназмы. Они не задавали никаких вопросов, а только хлопали в ладоши и кричали:
— Браво, Стилистика, браво! Спасибо тебе, Стилистика! Да здравствует, Стилистика! Ура, Стилистика!
Когда они немного успокоились, Иван Яковлевич спросил:
— За что вы меня так благодарите?
— Как за что? Без тебя мы совсем пропали бы. Никто о нас не вспоминал бы.
— А вы сами о себе все знаете?
— Знаем.
— Хорошо, тогда скажите, что такое омонимы?
— Слова, одинаково звучащие, но разные по значению, — сказал важный Омоним, кричавший громче всех.
— Например?
— Например, пила — инструмент и пила — прошедшее время от глагола пить; коса девушки, коса землепашца и коса — узкая полоса отмели на море или на реке.
— Правильно, а на какие группы делятся омонимы?
— На... на... на...
— На грамофоны, патефоны и саксофоны, — подсказал ему Виктор Козаков.
— Врешь, — обозлился важный Омоним, — мы делимся на, на... на...
— На омофоны, омографы и омоформы, — выручил его тощий, как жердь, Омоним.
— Да, да, да, на омофоны, омографы и омоформы, — обрадовались Омонимы, — верно, Стилистика?
— Совершенно верно. А кто из вас скажет, чем различаются между собой эти группы?
— Я скажу, — пропищал маленький, похожий на гнома, Омоним. — Омофоны — это слова, совпадающие в произношении: труд и трут, плод и плот, стог и сток[5]. Омографы — слова, совпадающие на письме: зáмок и замóк, мýка и мукá. Омоформы — слова, совпадающие по звучанию в одной или нескольких присущих им формах и различающиеся в других, например: простой — существительное и простой — прилагательное, печь — существительное и печь — глагол.
— Молодец!
— Он у нас философ, ты с ним не шути, Стилистика, — сказал Омоним, одетый факиром.
— А я и не шучу, сейчас мы поставим перед ним один серьезный вопрос.
— Какой, какой вопрос? — заволновались Омонимы.
— Вопрос такой: чем опасны омонимы?
— Омонимы — мирный и безобидный народ. И страшны они только лентяям и лоботрясам, не желающим как следует изучать родную речь.
— А двусмыслицы, возникающие при употреблении омонимов? — спросил я.
— Двусмыслицы встречаются в тех случаях, когда в произношении совпадают, с одной стороны, слово, а с другой стороны, сочетание слов, например: мокли — мог ли, с утками — сутками, стройка — строй-ка, или когда одним словом характеризуются разные понятия: они просмотрели эти строки (ознакомились с ними или не заметили их, пропустили?), это правило надо оставить (сохранить или расстаться с ним?). Поэтому необходимо развивать в себе наблюдательность и замечать, что употребляемое слово из-за собственного омонима может быть понято неправильно.
— Ну что, правильно я сказал про него, Стилистика? — спросил Омоним, одетый факиром.
— Правильно. Он не столько философ, сколько вдумчивый и хороший ученик. Из него выйдет настоящий толк. К его словам я могу только добавить, что создаваемую омонимами возможность двусмыслицы не надо преувеличивать, так как слова в речи используются не изолированно. Обычно контекст обезвреживает омонимы, и ошибка становится невозможной. Если мы скажем, например, песчаная коса отделяла бухту от открытого моря, то никто не подумает о девичьей косе или о косе землепашца.
— А что ты про нас еще знаешь, Стилистика? — спросил Омоним, похожий на доктора Айболита.
— Знаю, что, давая повод к неверному пониманию, вы в то же время являетесь прекрасным материалом разнообразных шуток и каламбуров, создаваемых писателями и поэтами.
— Прочти, прочти, Стилистика! — закричали Омонимы.
— Извольте:
Область рифм — моя стихия,
И легко пишу стихи я;
Без раздумий, без отсрочки,
Я бегу к строке от строчки,
Даже к финским скалам бурым
Обращаюсь с каламбуром.
Это шуточное стихотворение давным-давно написал поэт Минаев. Думаю, что кто-нибудь из вас прочитает нечто более современное.
— Я прочту, — раздался вдруг дребезжащий женский голос. И, протиснувшись вперед, в центре круга оказалась забавная старушка в немыслимом чепце, в кринолине с оборками и бантами.
— Кто это? — спросил Леша Веретенников.
— Не знаешь, чудак! — удивился тощий Синоним. — Ведь это же бабушка Полисемия, от которой мы все пошли. Читай, бабушка!
— Читай, читай! — закричали Омонимы и захлопали в ладоши.
Длился круглые сутки полет,
Забрались в африканскую даль мы,
Где с утра соловейко поет
В острых листьях кокосовой пальмы.
И горячий, как кровь, материк
Замирает и слушает с нами
Тот серебряный курский язык,
Что наполнен любовью и снами.
Как, хорошо написано?
— Это ты про омонимы читала, бабушка, а ты что-нибудь про себя, про полисемию, прочитай, чтобы все видели и красоту, и многозначность русского слова, — сказал странный Омоним, одетый Иваном-царевичем.
— А что ж, могу и про себя.
ДОРОГА
Подумать только, как много
Значений у слова дорога.
Дорогой зовут автостраду
И тропку, бегущую рядом,
И шлях, что лежит на равнине,
И путь каравана в пустыне,
И шаг альпиниста по круче
К вершине, упрятанной в тучах,
И след корабля над волнами,
И синие выси над нами...
А вскоре пополнится новым
Значеньем привычнее слово.
Представьте: готова ракета
К прыжку на другую планету,
Прощаясь с ее экипажем,
Стоящим у звезд на пороге,
Мы просто и буднично скажем:
«До встречи! Счастливой дороги!»
Подумайте только, как много
Значений у слова дорога.
— Ура! Качать Полисемию! — закричали Омонимы и хотели подхватить ее на руки, но тут грянула мазурка и старушка, ловко высвободившись, подскочила к Ивану Яковлевичу и, к величайшему нашему изумлению, потащила его в самую гущу танцующих. После мазурки его окружили Морфология и Синтаксис вместе со своими подчиненными — Существительными, Прилагательными, Местоимениями, Глаголами, Полными, Неполными, Односоставными и прочими предложениями. Они усадили его на место. И принялись допытывать по всем правилам средневековой инквизиции.
— Сколько тебе лет, Стилистика? — спросил Глагол, похожий на Илью Муромца.
— Не знаю.
— А празднуешь шестидесятилетие!
— Это не я праздную, а вы.
— Не будем вдаваться в подробности. Кто твои родители, Стилистика?
— Отец служащий, мать крестьянка.
— Кому служил твой отец?
— Русскому языку.
— А мать?
— Русскому языку.
— А ты кому служишь, Стилистика?
— Русскому языку.
— Тогда клянись.
— В чем?
— В том, что будешь отвечать нам честно, без всяких околичностей.
— Клянусь!
— Начнем. Кто первый?
— Я, — отозвалось Местоимение.
— Спрашивай.
— Любишь ли ты местоимение, Стилистика?
— Обожаю.
— А что ты можешь сказать о нем помимо того, что написано в школьных учебниках?
— Местоимение благодаря своим особым синтаксическим и морфологическим свойствам может выполнять в речи самые разнообразные стилистические функции.
— Какие функции?
— Оно может выступать как синоним любого члена предложения — подлежащего, сказуемого, дополнения, обстоятельства, служит незаменимым средством связи в сложном предложении, позволяет избегать повторении одних и тех же слов, делает нашу речь более яркой, насыщенной.
— Правильно, Стилистика, а теперь взгляни сюда. Видишь этих трех юношей, одетых в разноцветные трико?
— Вижу, это Определительные местоимения каждый, всякий, любой.
— Что ты скажешь про них?
— Они часто выступают как синонимы, однако каждому из них в отдельности присущи дополнительные смысловые значения, и надо быть очень осторожным, чтобы, употребляя их, не наделать грубых стилистических ошибок.
— А какие дополнительные значения нам присущи?— спросили хором названные Местоимения.
— Это вам лучше знать!
— Мы-то знаем.
— А раз знаете, зачем спрашиваете?
— Чтоб и другие знали.
— Хорошо, скажу для других. Местоимение каждый означает любой из себе подобных (каждый день каток открыт). Местоимение всякий означает самый разнообразный (всякие звери водятся в лесу). Местоимение любой — какой угодно (соревнование состоится при любой погоде). Поэтому можно сказать, например: каждый день каток открыт, в любой день каток открыт, но нельзя сказать «всякий день каток открыт». С другой стороны, можно сказать всякие звери водятся в лесу, любые звери водятся в лесу, но нельзя сказать «каждые звери водятся в лесу», и уж, конечно, не скажешь: «соревнование состоится при каждой погоде».
— А ведь говорят, черти! — вмешался Глагол знать.
— Кто? Кто говорит? — заволновались Существительные. — Мы не говорим, и Прилагательные, и Числительные и даже Предлоги так не говорят.
— А вот они говорят, — сказал Глагол, указывая на нас.
— Мы так тоже не говорим, нечего на нас указывать! — вспылил Леша Веретенников. — Не говорим, потому что всякий из нас...
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!.. — покатились со смеху Местоимения, — выходит, что всякий из вас занимается стилистикой.
— Я хотел сказать каждый из нас...
— Ладно, помалкивай, — перебил его ведущий Глагол. — Кто еще хочет задать вопрос Стилистике?
— Я хочу задать вопрос Стилистике, — сказало Прилагательное.
— Задавай.
— Есть такая скороговорка: шли сорок мышей, несли сорок грошей, две мыши поплоше несли по два гроша. Как ты думаешь, Стилистика, правильна ли эта моя форма сравнительной степени плоше или неправильна?
— Здесь правильна.
— Хорош ответ, нечего сказать, — возмутилось прилагательное. Значит, по-твоему, ученикам, которые то и дело говорят «слабже», «хужее», «длинше», «плоше», «красивше», надо выдавать грамоты?
— Нет, таких учеников поощрять не следует, наоборот, их надо постоянно останавливать и толково разъяснять, что подобные формы сравнительной степени прилагательного являются просторечными и в литературной речи не употребляются, что если, например, кто-нибудь, осматривая достопримечательности Ленинграда, скажет: «Этот памятник красивше того» или «Невский проспект длинше Гороховой», то он сразу создаст себе репутацию человека низкой речевой культуры.
— А как же в скороговорке?
— В скороговорке другое дело. Она создавалась народом сотни лет тому назад, когда сравнительная степень прилагательного плоше употреблялась повсеместно.
— Послушай, Прилагательное, — сказал ведущий Глагол, — что это ты вырядилось, будто радуга небесная?
— Это не я вырядилось, это меня вырядили.
— Кто?
— Учителя.
— Зачем?
— Чтобы ученики научились называть небо не только голубым, море синим, снег белым, а лес зеленым, чтобы они брали пример с тех мастеров слова, которые знают толк в имени прилагательном и умеют находить в нем краски для определения любых оттенков и цветов и настроений.
— Я вижу: музыканты собираются подарить нам новый танец, — сказал ведущий Глагол. — А это значит, что нам придется па время оставить Стилистику.
— Не надо танца, не хотим оставлять Стилистику. У нас еще много вопросов, — раздались голоса.
— Нарушать правила маскарада не будем. Вопросы после танца.
— Да, знаем, после танца удерет Стилистика, — дрожащим голосом сказало Числительное.
— Не удерет, мы к нему Добрыню Никитича и Алешу Поповича приставим, — с этими словами ведущий Глагол ударил в ладоши, и два богатыря, взобравшись на возвышение, стали рядом с Иваном Яковлевичем.
Оркестр заиграл краковяк, и вся компания пустилась в пляс, а мы залюбовались карнавалом. Его устроители немало потрудились, чтобы доставить удовольствие Ивану Яковлевичу. И не ошиблись в этом. Иван Яковлевич хлопал в ладоши в такт музыке и посылал воздушные поцелуи каждой проносящейся мимо него карнавальной группе. Когда же к нему приблизились танцующие в паре Подлежащее и Сказуемое, одетые в русские национальные костюмы, он вскочил со своего места и бросился вниз, чтобы присоединиться к ним. Но Добрыня Никитич и Алеша Попович в один миг водворили его на место и до конца танца держали свои секиры скрещенными таким образом, что танцующие видели лишь сияющее лицо и ноги юбиляра.
С первым вопросом к нему после танцевальной паузы обратился Глагол, открывший дискуссию.
— Говорят, Стилистика, — сказал он, размахивая какой-то замысловатой папкой, — что ты понимаешь толк в глаголах?
— Кто говорит?
— Мы, мы говорим, — закричали Падежи и Наклонения.
— Ну, раз они говорят, значит кое-что понимаю.
— Тогда ответь нам ка такой вопрос: как образовать форму 1-го лица настоящего времени от глаголов убедить, победить, басить, чудить и лебезить?
— Убедю, победю, басю, чудю и лебезю, — выпалил я, желая подлить масла в огонь.
— Хорош гусь, нечего сказать, — возмутился Глагол. — Таких «убедю», «победю» у меня полная папка. Я их полгода собирал. Это твой ученик, Стилистика?
— К сожалению, мой.
— В семье не без урода, — сказал Добрыня Никитич, — направляя острие своего оружия мне в грудь. — Поправь его, Стилистика.
— Образовать форму 1-го лица настоящего времени от названных глаголов невозможно, так как они ее не имеют. А неправильно образованные формы, вроде тех, которые продемонстрировал сейчас мой «незадачливый» ученик — «убедю», «победю»... — должны быть заменены близкими по значению глаголами (уговорю, заставлю) или синонимическими описательными оборотами (смогу убедить, постараюсь убедить, одержу победу и т. п.).
— Хорошо, Стилистика! Вот у меня тут в папке имеется обвинительный акт против учеников 7-го класса, которые от продуктивных глаголов махать, колыхать, хлестать образуют нелепые формы: «махаю», «махаешь»; «колыхаю», «колыхаешь»; «хлестаю», «хлестаешь». Что ты об этом думаешь?
— Думаю, что этих учеников, если не хлестать, то поправлять надо строго. Им надо объяснить раз и навсегда, что такие ошибки образуются в результате влияния форм продуктивных глаголов на формы глаголов непродуктивных, от которых идут все эти «махаю», «колыхаю» и т. п.
— Мудришь, Стилистика! — заявил Восклицательный знак. — Ты нам прямо скажи, как надо правильно говорить и писать эти глаголы.
— Говорить и писать надо: махать — машу, машешь; колыхать — колышу, колышешь; хлестать — хлещу, хлещешь. При этом надо помнить, что некоторые аналогичные пары используются в языке параллельно, но в них каждый глагол отличается особым содержанием: брызгает (водой) и брызжет (здоровьем); двигает (мебель) и движет (нами движет чувство долга); капает (лекарство) и каплет (с крыши) и т. д.
— Можно мне задать тебе вопрос, Стилистика? — спросил вдруг Алеша Попович.
— Не принимай, не принимай у него вопроса! — закричали Подлежащие и Сказуемые. — Он злой, он не пустил тебя танцевать с нами!
— Не волнуйтесь, господа, — сказал Добрыня Никитич, — Алеша не виноват. Мы с ним были при исполнении служебных обязанностей. Правильно, товарищ начальник?
— Правильно, — сказал ведущий Глагол, — говори, Алеша Попович.
— Вот я много хожу по земле русской, слушаю русскую речь. У одних она ясная, благозвучная, а у других смутная, некрасивая и неблагозвучная...
— Так он до утра тянуть будет. Говори конкретно, — перебил его Предлог из.
— А я конкретно. Вчера мне один паренек сказал на лётном поле: «Самолет летит по понедельникам, четвергам и пятницам». А девушка-кондуктор: «Автобус идет каждые 15 минут». Правильно они сказали?
— Нет, неправильно.
— Почему?
— Потому что эти люди не различают оттенков значений у глаголов, обозначающих движение. Если бы они знали, что глаголы летит и идет обозначают движение в определенном направлении, а глаголы летает и ходит — движение как постоянное действие, без оттенка определенности направления, они ответили бы вам правильно: Самолет летает по понедельникам, четвергам и пятницам; автобус ходит каждые 15 минут. А теперь позвольте мне задать вам вопрос: как это вы, будучи Алешей Поповичем, очутились вдруг на аэродроме, а затем вознамерились прокатиться на автобусе?
— Эх, Стилистика, Стилистика! Разве ты не видишь, что я советский школьник, ученик 8-го класса, изображаю Глагол ходить в образе Алеши Поповича?
— Как это «изображаю в образе»?
— Прости, Стилистика, я хотел сказать в костюме Алеши Поповича, а из-за этой вот особы, которая пристает ко мне весь вечер, оговорился.
— А что ж, эта особа довольно милая, хоть и зовут ее Тавтологией.
— Да, да, я милая, милая, а на меня все набрасываются, — закричала вдруг Тавтология, — грозно размахивая зонтиком и топая тоненькими ножками, — скажи ему, Стилистика!
— Не волнуйся, милая, у тебя кроме недостатков есть и достоинства, которые нельзя недооценивать.
— Какие у нее достоинства? — пробасил Добрыня Никитич.
— Не знаешь, невежа, — накинулась на него Тавтология, — да без меня и моего мужа Плеоназма ни один уважающий себя писатель не обходится. Правильно, Стилистика?
— Правильно. В речи говорящего или пишущего тавтология и плеоназм — явления отрицательные; художественная же литература и ораторское искусство используют их как особый стилистический прием, помогающий более яркому и эмоциональному выражению мысли.
— Слыхали! — крикнула Тавтология и, закатив глаза, с чувством продекламировала:
Мне тошно, милая моя,
Я плакать, я рыдать готова..?
— Рыдай, рыдай, — сказал Добрыня Никитич, и хотел было отстранить Тавтологию, но в эту минуту послышалась тоскливая заунывная музыка и показалась освещенная лучами прожектора какая-то процессия, участники которой были одеты в строгие, чопорные костюмы.
— Пуристы, ей богу, пуристы идут. Встречай пуристов! — заорал Восклицательный знак.
Тут произошло нечто из ряда вон выходящее. Все стали стучать, хлопать в ладоши и скандировать:
Чисто, чисто, чисто, чисто
Раздраконим мы пуристов[6].
Пуристы подошли, остановились в нескольких шагах и стали размахивать флажками, на которых было написано: «Долой невежество! Да здравствуют старые нормы! Гнать просторечье! Очистим русский язык от иностранных слов! Свободу русизмам! Бей неологизмы! Круши сложносокращенные слова! Да здравствует чистая лексика!»
— Что скажете, голубчики? — спросил ведущий Глагол.
— Хотим задать Стилистике несколько вопросов, — прошамкал чернобородый пурист, одетый в средневековую мантию.
— Спрашивайте.
— Что тебе милей всего на свете, Стилистика?
— Русский язык.
— Почему же ты не борешься против засорения его иностранными словами?
— Потому что это тормозит его развитие.
— Доказательства, доказательства! — закричали пуристы.
— Хорошо, против каких иностранных слов вы протестуете?
— Против всех.
— Без исключения?
— Без исключения, без исключения! — закричали пуристы и стали плясать, изображая войну с иностранными словами и изгнание их из русского языка. Пока они плясали, ведущий Глагол сбегал за Русским языком и тот явился в сопровождении целого отряда Иностранных слов.
— Молчишь, Стилистика? — спросил чернобородый пурист после того, как прекратился воинственный танец.
— Нет, не молчу. Вы говорите, что протестуете против всех иностранных и просторечных слов, вошедших в русский язык. Вот перед вами греческие и римские слова: республика, механика, милиция, амнистия, грамматика, физика, лаборатория. Вот итальянские слова: симфония, соната, газета, бюллетень, сценарий. Английские слова: лидер, чемпион, вокзал, бифштекс, бойкот. Французские слова: партизан, сеанс, декрет, кошмар, браслет. Немецкие слова: бухгалтер, бутерброд, шлагбаум, вексель, флейта, штраф, мундир. Можно без них обойтись?
— Можно.
— А как думает Русский язык?
— Думаю, что пуристы не правы. Без этих и многих других иностранных слов, воспринимаемых теперь как исконно русские, я не могу жить.
— Без каких это многих других иностранных слов ты не можешь жить?! — вскричали пуристы.
— Не могу жить без таких слов, как революция, социализм, коммунизм, марксизм, демонстрация, всех их не перечислишь.
— А без каких разговорно-просторечных слов не может обойтись наш чудесный литературный язык? — ехидно спросил маленький щуплый пурист.
— Без тех, которые прочно вошли в его состав и воспринимаются как вполне литературные.
— Какие же, собственно говоря?
— Вглядись внимательно, некоторые из них стоят перед тобою.
— Я близорук и плохо вижу.
— Тогда я тебе помогу: брат, друг, отец, дед, земляк, шумиха, времянка, проворонить, шатун, бегун, походя, хлебать, непогодь, вплавь, впопыхах, впрямь, всухомятку, второпях.
— А что скажет по этому поводу Стилистика?
— Скажу примерно то же самое, но добавлю кое-что о словах иностранных. Русский язык настолько богат и так своеобразен, что любое иноязычное слово, попавшее в его состав, подчиняет своему влиянию, а иногда так перерабатывает, оснащая его своими приставками, окончаниями и суффиксами, что даже опытный лингвист не в состоянии отличить его от исконно-русского. Эта переработка, говорит поэт Сельвинский, делает иноязычное слово «до такой степени отечественным, что теперь бывает трудно поверить в его инородное происхождение. Например, немецкое слово бэр (медведь) и лох (дыра) образовали такое, казалось бы, кондовое[7] русское слово, как берлога. Этим еще больше подчеркивается мощь русского языка».
— Зря, Стилистика, стараешься! Всем известно, что Белинский и Ленин тоже боролись за чистоту русского языка и выступали против засорения его иностранными словами.
— Белинский и Ленин боролись против ненужного и неоправданного употребления иностранных слов, а вы хотите, подражая Шишкову, вместо калоши говорить «мокроступы», вместо аллея — «проход», вместо кий — «шаропих», вместо эгоист — «себятник», вместо акварель — «водяная краска», вместо корректор — «правщик», вместо маршрут — «путевик». И вообще, как я понимаю, вам не терпится изгнать из русского языка все, что помогает ему расти и крепнуть.
— Да, да, все, все, все!!!
— Бей пуристов! — закричал Илья Муромец и, размахивая булавой, ринулся вперед. За ним ринулись все остальные, и бог знает, чем бы все это кончилось, если бы не оркестр, заигравший польку.
— Ну и ну! — сказал Иван Яковлевич, вытирая вспотевший лоб, — попали мы с вами в переделку.
— Уйдем отсюда, — предложил я.
— Нет, Грамматика, так не годится, уж если мы сюда пришли, то останемся до победного конца. Не в моих правилах отступать. Вот только бы воды напиться.
— Сию минуточку, Иван Яковлевич, — сказали мы и помчались в буфет. Когда мы вернулись в зал, полька была в полном разгаре, но Ивана Яковлевича на месте не было. Не было и его ретивых охранителей — Добрыни Никитича и Алеши Поповича. Удивленные и растерянные, стояли мы на возвышении у пустого кресла с бутылкой лимонада и стаканами в руках, не зная, что предпринять, как вдруг к нам подбежала взволнованная, раскрасневшаяся Запятая и сообщила, что Стилистику похитили Междометия и пытают на винтовой лестнице за сценой. Мы побежали туда и увидели картину, которая до сих пор забавляет меня. Наш любимый учитель сидел на верхней ступеньке лестницы, отбиваясь ногами и руками от наседавших на него Междометий и кричал:
— Брысь, брысь! Кыш, кыш! Ай-ай! Ох-ох!! Караул!!!
А Междометия дружно наседали на него, соревнуясь в буйном воспроизведении таких своих звучаний, как браво! бис! гох-гох! гип-гип, ура!
Видя такое издевательство, мы не выдержали и бросились спасать Стилистику. Не прошло и двух минут, как все Междометия, начиная от ах-трах и кончая гип-гип, ура!, валялись у подножия винтовой лестницы и издавали звуки, из которых самыми выразительными были: ай-ай, ой-ой и ы-ы-ы!!!
Увидя, что мы наделали, Иван Яковлевич, к великому нашему удивлению, выругал нас и, спустившись вниз, стал извиняться перед Междометиями, обещая ответить на все их вопросы. Междометия не заставили себя упрашивать. Они вскочили на ноги, привели в порядок свои растрепанные волосы и поставили один общий вопрос:
— Почему нас не ценят, не любят и не уважают?
И тут Иван Яковлевич произнес вдохновенную речь о роли междометий в русском языке, содержание которой сводилось примерно к следующему:
— Друзья! Не любят и не ценят вас люди, далекие от понимания истинно прекрасного в языке. Междометия представляют собой живой и богатый пласт речевых знаков, которые служат для непосредственного эмоционального выражения самых тонких и глубоких переживаний и ощущений. Междометие а!, например, выражает восторг, страх, боль, иронию, насмешку; междометие ага — удивление, угрозу, злорадство; междометие ура! служит массовым выражением радости, восторга, приветствия, человеческой солидарности. Есть междометия призыва: эй, ау, алло, караул; междометия внимания, настороженности: чу, слышь; междометия команды: майна, вира, полундра; междометия воздействия на животных, междометия отгона зверей и многие другие.
Свою речь Иван Яковлевич закончил призывом к Междометиям не унывать и верить в свое высокое стилистическое призвание.
Междометия несколько раз прокричали ура!, спели песню фу-ты ну-ты тра-та-та и, подхватив вдохновенного оратора, отнесли его в актовый зал. Там в это время заканчивался очередной танец, после которого нас плотным кольцом окружили герои литературных произведений и стали задавать вопросы, от которых у меня волосы на голове встали дыбом.
— Скажи, Стилистика, — спросил, размахивая тростью, Евгений Онегин, — почему эти недоросли — тут он указал на нас, — когда им приходится говорить или писать обо мне, часто делают ошибки, в которых трудно разобраться даже образованному человеку.
— Например?
— Например, один великовозрастный юнец, выступая недавно на литературном вечере, сказал: «Пообедав и приняв туалет, Онегин помчался на бал». Что значит «приняв туалет», почему туалет? Принять можно ванну, душ, капли датского короля, в конце концов, но не туалет.
— Веретенников,— неожиданно обратился Иван Яковлевич к Леше, — вы сделали эту ошибку?
— Что вы, Иван Яковлевич? Да разве я?..
— Да, да, вы, не возражайте, — тут он хитро подмигнул Леше.
— Извольте объяснить Евгению Онегину, в чем состоит ваша ошибка.
— Моя ошибка состоит в том, — покорно сказал Леша, — что я заменил одно слово в известном фразеологическом обороте совершить туалет и таким образом сказал чушь.
— Действительно, чушь! — воскликнул Евгений Онегин.
— То же самое вы сделали, — сказала Татьяна Ларина, — когда заявили, что «Пушкин в своем романе уделяет большое значение Татьяне». Как вам не стыдно, молодой человек, неужели вы не знаете, что уделять можно только внимание, а не значение?
— Знаю, но тем не менее...
— Тем не менее, тем не менее, — перебил его Евгений Онегин, — а что вы сказали о моих родителях?
— О ваших родителях я, простите, ничего не говорил.
— Не говорили? Да как вы смеете отрицать, когда я собственными ушами слышал.
— Что же я сказал о ваших родителях? — сдался Алексей.
— Вы сказали: «Родители Онегина провели всю жизнь в праздности и в светских развлечениях, наделавших много долгов». По-вашему, выходит, что долги делал не мой отец, а развлечения, которыми он увлекался. Если бы это было так, то Пушкин никогда не написал бы
Долгами жил его отец
И промотался наконец.
— Простите, — сказал Леша, — я, действительно, сделал грубую смысловую ошибку. Но позвольте вас спросить,
неужели вам нравится, что ваш родной отец жил долгами и в конце концов промотался?
— Нет, это мне не нравится, молодой человек, нравится мне другое, то, что, сделав ошибку, вы не только признаете ее, но и умеете исправлять.
— Служу Стилистике, — отчеканил Леша Веретенников, задирая нос выше головы.
Как посравнить да посмотреть
Век нынешний и век минувший:
Свежо предание, а верится с трудом...
продекламировал вдруг Чацкий, выступая вперед.
— Вы хотите задать вопрос?— спросил его Иван Яковлевич.
— Да, хочу.
— Чудесно. А чем объяснить ваше неожиданное стихотворное вступление?
— Тем, что в наше время умели выражать свои мысли более правильно, чем теперь. Софья Павловна может это подтвердить.
— Подтверждаю, — сказала Софья, становясь рядом с Чацким.
— Какой же вопрос вы хотели задать, Александр Андреевич?
— Я хочу спросить, можно ли сказать, как это сделал один молодой человек, окончивший школу с золотой медалью: «Прямо с вокзала Чацкий поехал в дом Фамусовых».
— Нет, так сказать нельзя.
— В чем же ошибка?
— В смешении стилей. Во времена Фамусовых не было железных дорог, а следовательно, и вокзалов. Вы могли приехать с пристани, со станции, из дома — откуда угодно, только не с вокзала.
— Значит, и про меня тоже нельзя сказать, — заметила Софья, — как это было сказано вчера на вечере молодых текстильщиц?
— Интересно, — громыхнул Скалозуб, — что думают о вас эти самые текстильницы?
— Во-первых, не текстильницы, а текстильщицы, а во-вторых, не вашего это ума дело!.. Так вот одна весьма милая текстильщица сказала: «Из-за того, что Софья нарочно выдумала сплетню, Чацкий расстался с нею». Правильно ли это?
— Неправильно. В языке не принято выражение «выдумала сплетню», говорят пустила, распространила сплетню.
— Я никогда никакими сплетнями не занималась, — вспыхнула Софья. — Между мной и теми, кто это делает...
— Дистанция огромного размера! — выпалил Скалозуб и, подхватив графиню Хрюмину, хотел было пуститься с нею в пляс, но тут раздался жалобный стон. Все оглянулись и увидели Обломова, который лежал в кресле, обмахиваясь веером, похожим на опахало.
— Как спали, Илья Ильич? — спросил у него Фамусов.
— Какой тут сон, когда обо мне сочиняют всякие небылицы.
— Про вас небылицы? Не может быть, — сказал Репетилов. — Да эти лоботрясы обожают вас, — кивнул он в нашу сторону.
— Прошли те времена, дорогой учитель. Теперь больше меня презирают, чем обожают. Намедни проснулся я среди бела дня и слышу: «Обломов всю жизнь проявлял ленивость». Каково? Ленивость! Вместо прекрасного русского слова леность!
— Почему не лень? — спросил Виктор Козаков.
— Потому, молодой человек, что лень — это отвратительнейший неологизм, лишенный всякого поэтического очарования.
— А еще что про вас сочиняют, Илья Ильич? — спросил Молчалин.
— Сочиняют, будто «Штольц хотел пробудить в Обломове сон». Господи, сон! Да зачем его во мне пробуждать, ежели он от рожденья составляет истинную сущность моего бытия. А что до Штольца, то этот нехристь пытался не пробудить, а побороть во мне блаженное состояние, именуемое сном, что ему, конечно, не удалось. — С этими словами Обломов откинулся на спинку кресла и все услышали храпение, громоподобные звуки которого не могли заглушить даже фанфары, возвестившие начало карнавального полонеза.
В полонезе особенно отличились Сложноподчиненные предложения. Они танцевали так изящно, с таким самозабвением, что богиня танца Терпсихора, разъезжавшая по залу в воздушном фаэтоне, присудила им первую премию.
— Держись, Стилистика! — сказал Илья Муромец, указывая на возвращавшихся героев литературных произведений. На этот раз они шли стройной колонной, предводительствуемой Суворовым.
— Слушаю вас, генералиссимус, — сказал Иван Яковлевич, вставая.
— Бог мой, Стилистика, что творится на белом свете? Я участвовал во множестве сражений, проделал не одну баталию, одержал тысячи побед, но твои подопечные свели все на нет.
— Каким образом, ваша светлость?
— Они совершили величайшую ошибку из всех, какую знает история русского языка.
— Кто это они? — осмелился задать вопрос Леша Веретенников.
— Да хотя бы он, — ткнул в моем направлении шпагой Суворов.
— И как же это у него получилось?
— А вот как. На публичном экзамене в присутствии учителей и высокопоставленных лиц из Министерства просвещения сей юнец осмелился заявить, что я «Суворов-Рымникский одержал под Измаилом блистательное... поражение». Да, да, так и сказал: «одержал поражение» вместо победу.
— Что прикажете с ним делать, ваше сиятельство?
— Четвертовать.
— Четвертовать, четвертовать!! — закричали герои и двинулись было в мою сторону. Но их остановил Иван Яковлевич, пообещав расправиться со мной после карнавала.
Не успел Суворов вложить в ножны свою покрытую неувядаемой славой шпагу, как из строя выскочил Денис Давыдов.
— Ты что же это, Стилистика, увиливаешь от прямого ответа? Скажи нам, какую ошибку совершил этот безусый юнец.
— Этот безусый юнец совершил типичную стилистическую ошибку, о которой здесь уже упоминалось. Он заменил слово победа в известном фразеологическом обороте одержать победу словом поражение.
— И потерпел величайшее поражение! — воскликнул Давыдов. — Кстати, ваше сиятельство, — обратился он к Суворову, — мне привелось быть свидетелем еще одного «блистательного стилистического поражения».
— Скажи, сделай милость.
— Один ученик на уроке истории, заканчивая рассказ о ваших героических подвигах, сказал: «На престоле в то время стояла Екатерина II».
— Ах, шельмец! Так и сказал: «стояла на престоле»?
— Поверьте мне, ваше сиятельство!
— Верю, верю. Я вишу, братец, ты тоже хочешь задать вопрос Стилистике. Задавай, я тебе разрешаю.
— Прямого вопроса у меня нет. Я только хочу напомнить Стилистике, что пришло время основательно заняться школьными юнцами, требуя, чтобы они не употребляли современных слов там, где это стилистически неуместно, и не говорили бы, например, такое: «Под руководством Святослава дружины ринулись в бой и закрыли половцам дорогу на территорию русской земли».
Денис Давыдов хотел сказать еще что-то, но тут оркестр заиграл лезгинку и храбрый партизан с криком асса! пошел по кругу, поражая всех бешеным темпераментом и мастерством исполнения. Кавказцам, присутствовавшим на карнавале, до того понравилась Давыдовская лезгинка, что они потребовали ее повторения и когда тот снова пошел но кругу, присоединились к нему, образовав ансамбль, доставивший всем огромное удовольствие.
— А не пора ли нам уходить отсюда, — сказал после лезгинки Иван Яковлевич.
— Э, нет, Стилистика, — спародировал я его собственные слова, — не в наших правилах отступать, уж если мы сюда пришли, то останемся до победного конца.
— Ну, что ж, Грамматика, — рассмеялся Иван Яковлевич, — на сей раз ваша взяла. До конца, так до конца!
Тут мы увидели Тараса Бульбу, тянувшего на буксире Собакевича, Плюшкина, Коробочку и других гоголевских героев, за ними плелись Скотинин, Простакова и Митрофанушка.
— Ну, будет потеха, — сказал Добрыня Никитич, — эти вас совсем доконают.
И, действительно, атака неожиданно началась со стороны Плюшкина.
— Хочешь огарочек, Стилистика? — спросил он, потряхивая мешком.
— Хочу.
— Тогда скажи, как понимать такие выражения: «Плюшкин — большой скупердяй, жадный до болезни»; «У Плюшкина на столе целая куча барахла»; «Плюшкин живет на хозрасчете»; «Плюшкин — прорех на человечестве», а?
— Понимать эти выражения надо, конечно, в том смысле, что ты необычайно скуп и прижимист, что люди, подобные тебе, представляют собой настоящую прореху на теле человечества.
— Не дам, не дам тебе огарочка, Стилистика. Ты не о моей скупости говори, а о тех, кто о ней так выражается.
— Могу сказать и о них. Это люди в основном малокультурные, не желающие изучать родной язык. Чтобы убедиться в этом, достаточно разобрать первое из выражений: «Плюшкин — большой скупердяй, жадный до болезни». В начале его употреблено грубое просторечное слово скупердяй, недопустимое в литературной речи, в конце— двусмысленное сочетание: «жадный до болезни», из которого следует, что ты жаден не к деньгам, а к болезни.
— Упаси бог, болезни мне не надобно, а вот денежек — сколько угодно. Я тебе огарочек — а ты мне денежку. Ты мне денежку — а я тебе огарочек, хорошо, Стилистика?
— Гнать его в три шеи! — замахнулся на Плюшкина Тарас Бульба. — Твоя очередь, Собакевич!
Собакевич сделал несколько шагов вперед, тупо посмотрел на окружающих и вдруг захохотал: ха-ха-ха-ха- ха-ха-ха!!! «У Собакевича было много медвежьего».
— Чего медвежьего? — спросил Виктор Козаков.
— Это уж тебе лучше знать, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!! Вот выразился, стервец, и где, в классе, перед портретом Гоголя.
— Ну, это вы того, привираете, и к тому же слово стервец — это чистейший вульгаризм,
— Можно мне кое-что сказать? — ноющим голосом спросил Манилов.
— Говорите,
— Я не уважаю Собакевича, но, как человек честный и притом интеллигентный, должен выступить в его защиту. В самом деле, в устах советских гимназистов этот знаменитый персонаж превращается в немыслимое пугало. Посудите: «Собакевич — толстый кулак, быстрее похож на медведя, чем на человека». И еще: «Угощая Чичикова, Собакевич одним махом проглотил двухпудового осетра». Надо же такое придумать: проглотил одним махом!
— И я могу добавить к словам Манилова крошечку, — сказала вдруг Коробочка, поправляя лисий воротник, хомутом сидевший на ее толстой шее. — Одна барышня сказала намедни доклад о «Мертвых душах» и остановилась на Собакевиче.
— Кто может на мне останавливаться? — проревел Собакевич.
— Не волнуйтесь, душенька. Эта особа остановилась на вас не прямо, а косвенно. Так вот, она сказала: «Собакевичи были не только в помещичьей, но и в чиновничьей и в ученой среде и везде они возглавляли свои качества». Вдумайтесь только: возглавляли качества. Каково?
— Это еще что, — сказал Скотинин, — один недоросль про меня ляпнул такое, что у госпожи Простаковой обморок сделался.
— Обморок, ей богу, обморок, — закатив глаза, простонала Простакова.
— Так что же он ляпнул, этот недоросль? — спросил Виктор Козаков.
— «Словарь Скотинина прямо пестрит простонаречиями». Надо же, вместо просторечием — «простонаречиями»!..
— И про меня сбрехнул один хлопец, так сбрехнул, что по сию пору руки чешутся, — сказал Тарас Бульба.
— А что, позвольте спросить, он про вас сбрехнул?— зарделся Манилов.
— Сбрехнул он вот что: «Польская атака схватила .Тараса Бульбу, и он вышел из памяти»,
— Так-таки взял и вышел?
— Взял и вышел.
— Красота! Вместо конница — атака, а вместо потерял сознание — вышел из памяти. С таким языком до Киева не дойдешь.
— Не дойдешь, ей богу, не дойдешь! Я своего Остапа и Андрия за такую речь «посполитую» не один раз в Запорожской сечи... — Но Тарас Бульба не успел досказать, что он делал со своими сыновьями за такую речь... так как в этот момент из-за угла вылетела чапаевская тачанка, в которой во весь рост стояли легендарный комдив, Павел Корчагин, Жухрай и еще несколько героев советской литературы.
— Чем занимаешься, Стилистика? — спросил Чапаев, останавливая коня.
— Разбираю ошибки.
— Ошибки исправлять надо.
— А я попутно, Василий Иванович!
— Добро! Тут к тебе Павел Корчагин обратиться хочет.
— Слушаю.
— Говори, Павлуша!
— Был я на днях в одной московской школе, сидел на уроках советской литературы и собрал целый букет любопытных высказываний.
— Прочти.
— Всех читать не буду, а вот, например: «Павел Корчагин является ярым зачинщиком социалистического соревнования»; «Стальное поведение Павла оказало железное воздействие на комсомол»; «Жухрай раскрыл ему глаза на жизнь, и он стал смотреть на нее глазами, у которых появилась жгучая ненависть к врагу»; «Павел сильно преболел. В дальнейшем ему грозила слепота и вообще недвижимость». Это про меня, а вот про моего любимого поэта: «Маяковский дорог нашему человечеству за лирическую критику»; «Он призывает поэтов бороться со всякими нечистотами»; «Его произведения переведены на языки национальных народов». Теперь про Василия Ивановича: «Чапаев породил Фурманова, но тот не растерялся и в свою очередь породил его самого»; «Чапаев легендарный герой, не прораставший еще ни в одном человеке, у него была привычка рубать белых и петь запоем любимые песни»; «Чапаева можно сравнить с Данко, который разорвал свою грудь, вытащил из нее горящее сердце и отдал его народу».
— Брось, Павлуша, — сказал Чапаев. — Давай лучше прокатим Стилистику!
— Прокатим, Василий Иванович!
Не успели мы оглянуться, как Иван Яковлевич очутился среди героев советской литературы и под ликующие звуки листовской тачанки укатил вместе с ними в неизвестном направлении.
Из своей неожиданной поездки по карнавалу Иван Яковлевич вернулся радостный и оживленных!. Поблагодарив Чапаева и Павла Корчагина, он уселся на свое место и обратился к нам с неожиданной речью:
— Никогда не думал, что школьный карнавал, да еще посвященный такой, казалось бы, сложной и трудной теме, как стилистика русского языка, может быть столь увлекательным и интересным. Знаете, кого я сейчас встретил?
— Кого?
— Козьму Пруткова.
— Не может быть!
— Представьте себе. Настоящего Козьму Пруткова, живого, с бородавкой и со всеми другими отличительными особенностями.
— И что же он вам сказал?
— Одну единственную фразу.
— Какую?
— Смотри в корень.
— Что же в ней особенного?
— Как? Неужели, общаясь со мною, вы до сих пор не усвоили, что, постигая русский язык, его фонетику, морфологию, синтаксис, его стилистику, мы должны, обязаны смотреть именно в корень, и прежде всего в корень слова, имеющий чудодейственное свойство, позволяющее мыслить в обозначаемом им предмете какое-нибудь материальное свойство (стекл-о, стекл-янный, стеколь-щик, за-стекл-ить). Корень стекл-, если ему придать соответствующее окончание, суффикс или приставку, образует слово, которое служит выражением определенного понятия о предмете. Окончание -о означает предмет, существующий в действительности (стекл-о), -янный — качество, присущее этому предмету (стекл-янный), суффикс -щик — действующее лицо (стеколь-щик), приставка о- и суффикс -ить — определенное действие (о-стекл-ить), Образованное таким образом слово путем падежного изменения может выражать типичные формы сочетания одних понятий с другими: прекрасное стекл-о, много стекл-а, не ходи по стекл-у и т. д. Смотреть в корень — значит понимать слово, любить слово и помнить, что учение о слове всегда было учением о понятии, а учение о предложении, которое состоит из слов, — учением о суждении...
— Смотри в корень, Стилистика, не то прозеваешь кое-что! — раздался вдруг громкий насмешливый голос. Мы оглянулись и увидели Козьму Пруткова об руку с какой-то дамой, которая показалась нам очень странной. На ней было широкое платье из чешуйчатой золотистой материи, пестрый цыганский платок и высокие кавалерийские сапоги со шпорами. В правой руке она держала старинный пистолет, похожий на современную ракетницу.
— Знакомьтесь, — сказал Козьма Прутков, — моя дражайшая супруга, Викторина Александровна Всезнайкина.
— Качать Всезнайкину! — крикнул Виктор Козаков и хотел было спрыгнуть вниз, но Козьма Прутков остановил его величественным жестом.
— Качать не надо, она сейчас сама раскачается.
И в самом деле Викторина Александровна стала вдруг раскачиваться из стороны в сторону, как маятник. Это раскачивание постепенно перешло в венгерский танец, в самый разгар которого раздался выстрел и в нас полетели разноцветные бумажки с вопросами. Вопросов было много, но запомнились лишь самые интересные.
Исправь ошибку
1) Войскам Колчака трудно было противопоставлять натиску красных. 2) Учитель физкультуры познакомил нас с новым комплектом упражнений. 3) Собираясь в поход, мы предупредительно захватили с собой термос, консервы и сухое молоко. 4) Корчагин был закоренелым революционером. 5) Больше всего в метро детям понравился быстро движущийся экскаватор. 6) В рассказе образно н эмоционально говорилось о том, как личная собственность портит человека. 7) В столовой нас накормили вкусным и сытым обедом. 8) Салтыков-Щедрин зло высмеивал и уличал царских чиновников. 9) Туристы остановились на краю рыбацкого поселка у моря, в котором они прожили пять дней. 10) Дед умер, когда ему было 8 лет. 11) Удильщики поймали два десятка пескарей, в том числе одного окуня.
Скажи точнее
1) Олег не знал, куда девать излишек энергии. 2) Настроение у шахматистов было повышенное. 3) Несколько дней заболевшего учителя заменял директор школы. 4) Часа два посаженный в клетку волк метался и рычал, затем успокоился. 5) За два года Владимир хорошо усвоил новую профессию. 6) Между собеседниками завязался живой разговор. 7) Человек поднял веский булыжник и пустил его в догонку злой овчарке. 8) Полезные замечания опытного садовода помогли нам вырастить прекрасные цветы. 9) Одним точным выстрелом охотник подстрелил высоко летящую утку. 10) Изможденные тяжелой дорогой, мы с удовольствием уселись на берегу прохладного ручья. 11) У старика было немало наград за долговременную безупречную службу. 12) Солдат был ранен пулей насквозь.
Определи стиль высказывания
1) На дворе такая теплынь, что из дому носа не высунешь. 2) Автор книги глубоко анализирует изучаемую проблему. 3) Нарушение правил уличного движения наказуется штрафом. 4) Болтаться без дела, когда другие вокруг тебя работают, стыдно. 5) Делегация изложила свою точку зрения по этому вопросу. 6) Слава защитников Севастополя не померкнет в веках. 7) И тихая луна, как лебедь величавый, плывет в сребристых облаках. 9) Густой туман, как пелена с посеребренною каймою, клубится над Днепром-рекой. 10) Пройдет — словно солнце осветит! Посмотрит — рублем подарит. 11) Вынырнул подосланный бесенок, замяукал он, как голодный котенок. 12) Честен он (бюрократ), как честен вол. В место собственное вросся и не видит ничего кроме собственного носа.
Вопросы и ответы вызвали большое оживление. Викторина Александровна особенно много смеялась, когда на простой вопрос давался сложный и путаный ответ. Взрывами смеха сопровождались замечания Козьмы Пруткова, который делал их всегда невпопад, но с большим апломбом. Увлечение и ажиотаж были столь велики, что участники игры пропустили два танца и очнулись только тогда, когда прозвучал сигнал к заключительному параду и апофеозу карнавала.