Имена чисел в современном русском языке: семантический, грамматический и функциональный аспекты - Лыков Александр Вадимович 2006

Функциональный аспект числительных: прагматика, стилистика, фразеология
Прагматический потенциал числовой информации

Прагмалингвистика изучает типичные коммуникативные функции семантических языковых единиц в речи, их взаимодействие с паралингвистическими [120, 75] элементами коммуникации, объектом прагмалингвистики являются конкретные высказывания и их конкретные части. По сути, лингвистическая прагматика — это наука о коммуникативных функциях речи. В ее рамках лексемы рассматриваются, с одной стороны, как «средство доступа к единой информационной базе человека» [95, 157], с другой — как семантические единицы, требующие интерпретации через «включение во внутренний контекст многостороннего предшествующего (вербального и невербального, индивидуального и социального) опыта…» [95, 157].

Коммуникативные смыслы, которые транслируются речью, часто не складываются из суммы значений входящих в высказывание лексем. Лексические значения оказываются своего рода вершиной айсберга, видимой частью коммуникативных (речевых) актов, в границах которых мыслительное содержание лексических единиц взаимодействует с невербализованными смыслами.

Человек использует язык в определенных целях. «Прагматические (в том числе и скрытые) смыслы не принадлежат языку и возникают лишь в речевом акте» [133, 29], но именно они в речи часто оказываются главными. Речевой акт — это способ изменить внешнее или внутреннее отношение адресата речи к чему-либо или к кому-либо [210, 151-169]. Поэтому «для лингвистики существенно анализировать семантику языковых единиц различных уровней не только в пределах словаря и грамматических конструкций, но, прежде всего, в пределах того коммуникативного окружения, которое неизбежно сопровождает любой реальный фрагмент общения» [120, 55].

Разграничение семантики и прагматики должно основываться на разграничении значения и употребления лексем в речевой коммуникации. Значение и употребление являются не просто двумя сторонами одного и того же объекта — они должны систематически разграничиваться. Говорящие на естественном языке овладевают не только фиксированными лексическими значениями, но и фиксированными правилами употребления слов, то есть правилами интерпретации, в которую вовлекается «не только значение слова, но и многочисленные прагматические импликации» [8, 5- 6].

Очевидно, что люди пользуются языком весьма неожиданным образом, часто вовсе не так, как учит традиционная лингвистика. При общении используются косвенные высказывания, требующие определенных операционных знаний при выводе из прямого смысла имплицитной информации. Непрямую коммуникацию В.В.Дементьев определяет как осложненную коммуникацию, в которой «высказывания имеют иной смысл, чем они должны были иметь согласно принятым в данной культуре нормам» [73, 49]. Причем «понимание скрытых интенций коммуникантов происходит в случае общности апперцепционной базы» [73, 50].

Чтобы расшифровать коммуникативные смыслы, передаваемые языковыми сигналами, знания лексической семантики может оказаться недостаточно. «Слова, которые мы слышим, могут восприниматься как команды, просьбы, советы, пожелания и т. п. Конечно, при этом они должны быть поняты» [157, 138]. В диалогах с косвенными высказываниями обычно переосмысливается их модальность [281, 140]. Например, система языка предписывает сыну, если его мать войдет в комнату и скажет Уже одиннадцать часов, ответить нечто вроде Хорошо, но я не спрашивал тебя о времени. Однако ребенок, услышав фразу матери, начинает готовиться ко сну. И эту его реакцию на речь матери нельзя объяснить словарными смыслами входящих в высказывание лексем. Такая реакция ребенка — результат того, что у него с матерью есть некоторая индивидуальная договоренность о способах передачи и приема информации. Произнося Уже одиннадцать часов, мать рассчитывает, что ребенок помнит, что в одиннадцать часов пора ложиться спать, и что информация о количестве времени имеет для него прагматическое значение.

Адресаты косвенных высказываний в общем случае реагируют на них именно так, как рассчитывал говорящий, хотя всегда остается возможность «сыграть» на прямом смысле или, во всяком случае, пренебречь прагматическим смыслом (в нашем примере: «Да, я знаю, что нужно ложиться спать, но сегодня я решил сделать исключение»). Прямое высказывание Иди спать не предлагает дискуссии или не предполагает поведенческих маневров и может быть успешно в случае, если говорящий уверен, что он абсолютно авторитетен и его императив непреложен для адресата.

Косвенные высказывания могут не достигать перлокутивного эффекта, если адресат умышленно «исключает себя» из апперцепционной сферы адресанта или не может «включиться» в нее:

— Уже одиннадцать часов.

— Хорошо. Но я не спрашивал о времени.

— Вы еще можете выйти замуж шесть раз.

— Шесть? Почему шесть?

— Сколько угодно. Старости не бывает на самом деле. (Токарева).

Коммуникативно важной часто оказывается не собственно числовая информация, а то, как она согласуется с представлениями участников коммуникации, с характером ситуации общения, с некоторыми выработанными количественными нормами.

Очевидно, в естественной коммуникации работают специальные механизмы, обусловливающие идиоматизацию некоторых высказываний, их небуквальное понимание. Прагмалингвистика не может учить небуквальному пониманию конкретных высказываний, поскольку это «личное» дело частных языковых коллективов. Она дает только некоторую сумму операционных знаний, позволяющих договариваться о новых индивидуальных смыслах. Описание механизма использования языка должно учитывать «корпоративные» способы передачи информации, неизбежно возникающие, когда система языка соприкасается с ее «корпоративным» носителем (в нашем примере, в лице матери и его ребенка). Поэтому прагмалингвистика выходит за пределы собственно лингвистического (директивного) знания и включает описание сопровождающих языковую деятельность обстоятельств (прежде всего, апперцепционный базы [281, 133]).

Разграничивается два вида числовой информации: фактическая и прагматическая. Фактическая числовая информация не имеет прагматического значения и представляет собой констатацию факта при описании ситуации:

Открыла молодая, довольно рослая, почти белая блондинка, с двумя толстыми короткими косами, которые упруго торчали врозь, и с глазами, как бы испачканными черной ваксой (Дудинцев).

Он шагнул в коридор. Две старухи молча застыли у входа на кухню, как два темных куста с опущенными ветвями. (Дудинцев).

Прагматическая числовая информация не является в высказывании самодостаточной и имеет интерпретационный характер, соотносясь с выраженной или подразумеваемой модальностью.

Числовая информация может выступать в качестве аргумента эксплицированной оценки:

Переход был не длинен, шагов в пятьсот не более; в этот час никто бы не мог и повстречаться, но вдруг на первом изгибе дорожки он заметил Ракитина (Достоевский).

Был один, тоже офицер, мы его полюбили, мы ему всё принесли, давно это было, пять лет назад, а он нас забыл, он женился (Достоевский).

Поздно он лег в эту ночь, часа в два (Достоевский).

Апперцепционная база интерпретации числовой информации представляет собой ментальную шкалу соответствия числовых показателей условным меткам количественных (относительно числовой нормы) и аксиологических (относительно ценностной нормы) оценок:

У нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которого их пятьсот, а с тем, у которого их пятьсот, опять не так, как с тем, у которого их восемьсот, — словом, хоть восходи до миллиона, все найдут оттенки (Гоголь).

— Откуда же у вас взялось это знание? Сколько мы знакомы? Два дня! (Дудинцев).

Данное высказывание основано на пресуппозиции: ’за два дня знакомства не могло возникнуть такого знания’.

Легко интерпретируется числовая информация, для которой существует общая оценочная нормативная шкала. Например, числовая информация о расстоянии легко оценивается по шкале «близко — далеко»:

А позвольте спросить, как далеко живет он от вас?

— В пяти верстах.

— В пяти верстах! — воскликнул Чичиков и даже почувствовал небольшое сердечное биение. — Но если выехать из ваших ворот, это будет направо или налево? (Гоголь).

Изменение эмоционального состояния (воскликнул) и сердечное биение Чичикова относятся к уровню интерпретации числительных, к их прагматическому значению. Звуковой сигнал пять, абсолютно бесстрастный и неокрашенный в системе языка, способен вызвать подобные реакции в речевой ситуации.

Общая аксиологическая база связывает коммуникантов при передаче числовой информации о возрасте:

— Сколько мне лет, по-твоему?..

— Думаю, что лет тридцать тебе есть, Прокофьевна...

— Не ври... Галантный кавалер. Тридцать восемь мне. (Дудинцев).

Понятно, что количественные и аксиологические оценки, как правило, соотносятся в пропорциях, определяющихся описываемой ситуацией и пресуппозициями коммуникантов: количество, которое определяется «выше нормы», может оцениваться как «хорошо», так и «плохо» в зависимости от того, что является точкой отсчета. «Прагматическую значимость пресуппозиция обретает благодаря тому, что она всегда имеет субъективную окраску: выбор той или иной пресуппозиции целиком зависит от субъективного произвола говорящего» [109, 98]. Например, в диалогах Чичикова с помещиками герой поэмы имел свою шкалу оценки числа «мертвых» душ: «много — это хорошо, мало — плохо». Количественные оценки помещиков, которые исходили из противоположной ценностной шкалы, ему были абсолютно не важны:

— Послушай, любезный! сколько у нас умерло крестьян с тех пор, как подавали ревизию?

— Да как сколько? Многие умирали с тех пор, — сказал приказчик и при этом икнул, заслонив рот слегка рукою, наподобие щитка.

— Да, признаюсь, я сам так думал, — подхватил Манилов, — именно, очень многие умирали! — Тут он оборотился к Чичикову и прибавил еще: — Точно, очень многие.

— А как, например, числом? — спросил Чичиков.

— Да, сколько числом? — подхватил Манилов.

— Да как сказать числом? Ведь неизвестно, сколько умирало, их никто не считал.

— Да, именно, — сказал Манилов, обратясь к Чичикову, — я тоже предполагал, большая смертность; совсем неизвестно, сколько умерло.

— Ты, пожалуйста, их перечти, — сказал Чичиков, — и сделай подробный реестрик всех поименно. (Гоголь).

На вопрос сколько? приказчик дает оценку много, что вполне удовлетворило Манилова, но только не Чичикова, который понимает, что ценностная шкала, по которой помещик оценивает негативные для себя обстоятельства, не имеет для него никакого аксиологического значения.

Гоголевский Чичиков — показательный пример того, какие эмоции может вызывать маргинальная числовая информация, пропущенная к тому же сквозь призму тенденциозной пресуппозиции. Простой и прямолинейный во всех отношениях Собакевич на эвфемистичную речь Чичикова о желании купить несуществующие души и на его вопрос о цене за душу без колебаний, как будто он всю жизнь ими торгует, отвечает с размахом, приличествующим всем его габаритам:

— Да чтобы не запрашивать с вас лишнего, по сту рублей за штуку!

— По сту! — вскричал Чичиков, разинув рот и поглядевши ему в самые глаза, не зная, сам ли он ослышался, или язык Собакевича по своей тяжелой натуре, не так поворотившись, брякнул вместо одного другое слово. (Гоголь).

Огромная первоначальная стоимость в сто рублей за мертвую душу, требуемая Собакевичем, уменьшилась, как известно, в конечном итоге, до «двух с полтиной рублей».

В разговоре с Плюшкиным Чичикова по тем же обстоятельствам поразило число умерших со времени последней ревизии крестьян.

— Вправду? Целых сто двадцать? — воскликнул Чичиков и даже разинул рот от изумления(Гоголь).

Изумление Чичикова, конечно, вызвано не только числовой информацией о смертности, но и предвкушением выгодной сделки.

Вариативность и субъективность оценок числовой информации открывает возможности тенденциозных манипуляций числовыми оценками:

— Сколько ты у нас работаешь? — спросил К. В.

— Четыре года, Кирилл Валентинович. — Я готов был вскочить и расположить руки по швам. — Почти четыре...

— Немного, немного... — К. В. принялся раскачиваться в кресле. — Стаж у тебя, Куделин, мелкий... Мелкий... (Орлов).

Явно субъективные оценки количества связаны с обоснованием невозможности (на самом деле — нежелания) «решить квартирный вопрос».

Числовая информация, не поддержанная прямыми оценками, предлагает адресату речи активное восприятие, речевое сотрудничество. Интересен в этом отношении диалог из пьесы А.П. Чехова «Три сестры»:

Вершинин. …Здесь такой здоровый, хороший, славянский климат. Лес, река... и здесь тоже березы. Милые, скромные березы, я люблю их больше всех деревьев. Хорошо здесь жить. Только странно, вокзал железной дороги в двадцати верстах... И никто не знает, почему это так.

Соленый. А я знаю, почему это так… Потому что, если бы вокзал был близко, то не был бы далеко, а если он далеко, то, значит, не близко.

Высказывание Вершинина не позволяет понять, в чем странность того, что вокзал находится в двадцати верстах. Его речь не содержит эксплицированных оценок этого количества. Понимая значение числительного двадцать, слушающие не смогли однозначно интерпретировать его употребление, что и вызвало ироничную шутку Соленого.

Прагматические смыслы числительных базируются на их прямых значениях и оценочных пресуппозициях участников коммуникации. Системная однозначность, объективность значения числительных при их прагматическом функционировании активизирует перцепционные возможности адресата, который «ощущает» необходимость интерпретации.

Употребление числительных с «открытой» интерпретацией дает возможность адресату речи сделать оценку, основанную на собственной пресуппозиции, а не навязать свою:

— Издалека?

— За пятьсот верст отселева. (Достоевский).

Вопросы аксиологической (даже — эмоциональной) направленности могут получать косвенный ответ с прямой числовой информацией:

Полина Андреевна. Вы были так увлечены разговором с Ириной Николаевной... вы не замечали холода. Признайтесь, она вам нравится...

Дорн. Мне 55 лет.

Полина Андреевна. Пустяки, для мужчины это не старость. Вы прекрасно сохранились и еще нравитесь женщинам. (Чехов).

Мне 55 лет имплицирует ’она мне уже не может нравиться в силу возраста’, но эта оценка не навязывается безапелляционно, оставляя за собеседником возможность иной интерпретации состояния мужчины в возрасте 55 лет, основанной на другой пресуппозиции: ’для мужчины 55 лет не старость, если он хорошо сохранился’.

Сопоставление высказываний с оценкой числовых показателей возраста открывает характерный в сфере модальных оценок «разброс мнений»:

Ирина. Он старый?

Тузенбах. Нет. Ничего. Самое большее, лет сорок, сорок пять. (Чехов).

— Теперь я пока всё-таки мужчина, пятьдесят пять всего, но я хочу и еще лет двадцать на линии мужчины состоять, так ведь состареюсь — поган стану, не пойдут они ко мне тогда доброю волей, ну вот тут-то денежки мне и понадобятся (Чехов).

Евгений, дорогой, ненаглядный, возьмите меня к себе... Время наше уходит, мы уже не молоды, и хоть бы в конце жизни нам не прятаться, не лгать...

Пауза.

Дорн. Мне пятьдесят пять лет, уже поздно менять свою жизнь. (Чехов).

Аркадина. Ты не лечишься, а это нехорошо, брат.

Сорин. Я рад бы лечиться, да вот доктор не хочет.

Дорн. Лечиться в шестьдесят лет!

Сорин. И в шестьдесят лет жить хочется. (Чехов).

Апперцепционная база, на основе которой оценивается количество, может быть скорректирована в процессе общения для более адекватной оценки:

Тренер одобрительно пощупал рюкзак — там были кирпичи.

— Сколько? — спросил.

— Шесть, — ответил Федор Иванович.

— Не многовато для начала?

— Это у меня не начало, — был ответ. (Дудинцев).

Запросы числовой информации связаны, как правило, с намерением оценить ее в соответствии со своими пресуппозициями, либо проверить свою оценку:

А еще у немцев был танк "Малыш Вилли", он знаешь сколько весил? Двести тонн. А скорость у него была десять километров в час. Выходит, он не ехал, а еле плелся... (Устинова).

— А сколько вам лет, князь?

— Двадцать шесть.

— Ух! А я думал гораздо меньше. (Достоевский).

Числовая информация может оцениваться по профессиональной шкале. В этом отношении интересен диалог оператора скорой помощи и жертвы непонятного укуса:

— Давайте еще раз, — устало согласились на той стороне. — Кто вас укусил?

— Я же вам уже ответил, что не знаю!

— Собака, змея, жена?.. — неутомимо выясняла оператор.

— Может быть, клещ, — предположил я.

— Сколько прошло времени с момента укуса?

— Часов восемь.

В трубке зависла пауза, потом, прокашлявшись, женщина сообщила мне, что в это время года клещи не водятся.

— Без вас знаю! — нагрубил я. — Тогда что же это такое?!

— Чешется?

— Нестерпимо!

— Может быть, клопы... Или аллергия. Голова кружится?

— Нет.

— Тошнота?

— Не наблюдается.

— Сколько вам лет?

— Сорок один год.

— Обратитесь завтра к врачу, — посоветовал голос. — А сейчас выпейте снотворное и спите. Тридцать первая желает вам спокойной ночи!.. (Липскеров).

Скорее всего, пауза в ответ на реплику Часов восемь была связана с анализом количества времени, прошедшего с момента укуса, а сообщение о том, что клещи в это время года не водятся, было обусловлено желанием протянуть эту паузу. Дальнейший разговор, в том числе и вопрос о возрасте больного, был следствием пресуппозиции ’если в течение восьми часов после укуса больной способен «взрываться» и грубить и он не стар, то обстоятельства вполне терпят до утра’. Употребление числительного в КГ часов восемь в ситуации, когда числовой информации соответствует во врачебной теории абсолютно точная интерпретация, предопределило результаты данного общения.

Высказывания с названиями чисел могут быть косвенным несогласием с позицией собеседника:

— А что, если в ящике взрывное устройство?!

— Какие глупости, Соня! — рассмеялась я.

— Зря смеетесь! — обиделась почтальонша. — Японцы во время войны такие штучки выделывали! Вот мой брат Владимир Викторович был сапером во время войны...

— Война пять лет назад закончилась! — прервала я. — И потом, если в ящике бомба, зачем его открывать? Ведь взорвется же! В ваших словах нет логики! (Липскеров).

Очевидно, «бесстрастная» числовая информация может быть элементом эмоциональной (аффективной) речи [43].

Маркерами оценок числовой информации могут служить модальные (дискурсивные) частицы только, всего, лишь и т. п. [75].

Грамматическое число не может входить в зону модального действия дискурсивных слов, поскольку оказывается «закрытым» лексемой, маркированной этой граммемой. Напротив, лексема числа в КГ может концентрировать модальное влияние на себе, «перекрывая» вход в зону модальности предметной лексеме:

(1) На собрание пришли только ученики.

(2) На собрание пришло только десять учеников (меньше, чем ожидалось).

В (1) с помощью частицы только выделяется некоторое множество учеников, противопоставленное всем другим множествам, которые в принципе могли прийти на собрание [26, 370]. В (2) выделяется определенная часть множества учеников, поскольку в зоне модального влияния оказывается не существительное, а числительное (в общем случае, фразой (2) не отрицается, что на собрание могли прийти еще, например, и родители). Иначе говоря, в только ученики дискурсивное слово ограничивает класс, а в только десять учеников — ограничивает множество.

Если в левом контексте задается класс, которому противопоставляется множество объектов другого класса, то в зоне действия дискурсивного слова может оказаться вся КГ:

— Где здесь старуха? Не вижу старухи. Ада, Клава, вы никакой старухи не видели? Лично я вижу здесь только трех очаровательных молодых женщин… (Вересов).

Объективность точной числовой информации об окружающем мире может быть коммуникативно самодостаточной. С другой стороны, числовые показатели могут открывать перспективу (или требовать) субъективных интерпретаций, которые в определенных ситуациях могут оказаться информативно главными. Числовая информация используется в качестве аргумента, поддерживающего эксплицированную оценку количества, открывает перспективу взаимодействия участников коммуникации, связанного с выработкой общих модальных отношений к обсуждаемым числовым параметрам. Числовая информация используется при формировании косвенных высказываний, основанных на активизации пресуппозиций, которые базируются на более или менее общих представлениях о соответствиях числовых и оценочных показателей.

Коммуникативные функции числительных, их прагматические значения подтверждают мысль о том, что в языковом общении важно не только понять сказанные слова, но и то, что имеется в виду [122]. Числительные в естественных контекстах используются как инструмент речевого планирования, речевых стратегий и тактик, коммуникативных ходов [107].