Имена чисел в современном русском языке: семантический, грамматический и функциональный аспекты - Лыков Александр Вадимович 2006

Статус имен чисел в системе частей речи современного русского языка: количественные числительные
Морфосинтаксическая эволюция русских названий чисел: случайности и закономерности

«Нельзя отрицать, — отмечает В.Винтер, — что числительные от «двух» до «десяти» отражают, хотя кое-где и с незначительными искажениями, систему вполне надежно реконструируемых праиндоевропейских форм» [50, 33]. Сравнительно-исторические исследования показывают, что «категория числа… во многих языках сравнительно раннего периода их исторического развития оказывается освобожденной от предметности» [227, 371]. Поэтому грамматическая эволюция счетных наименований в древнерусском языке письменной истории была связана не с возникновением, а с совершенствованием абстрактной счетной системы, с изменениями в способах ведения счетных операций, а также с внутрисистемными (иногда — спорадическими) преобразованиями. Различный морфосинтаксис числительных маркировал формы приложения абстрактных чисел к миру вещей и не имел отношения к их категориальному (абстрактно-числовому) содержанию. Внешние и внутренние факторы развития языка [93] в эволюции русских числительных удивительным образом соединились.

Известно, что противопоставленность морфосинтаксических признаков так называемых «малых» и «больших» числительных, оказавшаяся в дальнейшем развитии семантически не востребованной, была характерной (наследственной) чертой древних индоевропейских языков. На момент возникновения первых письменных памятников морфосинтаксическая противопоставленность малых и больших русских числительных была уже логически немотивированной, являлась пережитком прошлых отношений, сохраняющимся в силу традиции и не имеющим отношения к категориальному значению числительных — значению абстрактного числа.

О.Ф. Жолобов объясняет противопоставленность малых и больших числительных тем, что в индоевропейском языке существовала особая четверичная система счисления, предшествующая десятеричной [89, 69]. Однако тогда непонятно, почему в других индоевропейских языках граница между малыми и большими числительными была иной. Так, в санскрите и греческом языке имели параметры имени прилагательного обозначения чисел от 1 до 4, а в латинском и древних германских языках — от 1 до 3. В литовском языке малыми являются числительные от 1 до 9, которые имеют последовательно адъективную стратегию в КГ, остальные управляют генитивом множественного числа сочетающегося с ними существительного, причем не только в прямых, но и в косвенных падежах (как в древнерусском языке) [63, 94].

Возможно, причины регулярных различий морфосинтаксиса малых и больших числительных в древних индоевропейских языках заключаются в том, что на заре возникновения числовых (еще предметно-числовых) понятий счет малых предметных множеств (например, от двух до четырех или выше) был более или менее легко осуществим без дополнительного группирования предметов. Поэтому счет велся в элементах этих множеств, существительное в выражении итога такого счета обозначало не только считаемую область, но и собственно единицы счета. Название числа было при этом только количественным определителем множества, в котором реализовывались адъективные категории.

При счете больших множеств был необходим некоторый способ группирования считаемых предметов. Поэтому счет велся в более крупных единицах, вводящих счетные подмножества объектов, а существительное обозначало только считаемую область, то есть класс, в котором выделялись подмножества. Итог такого счета выражался с помощью количественной партитивной конструкции [63, 98-99] с генитивом имени во всех падежах счетных слов. Идея единицы счета (подмножества) мыслилась посредством числовой лексемы, в которой реализовывались субстантивные категории (как в КГ со счетными существительными типа три пары сапог, две пятерки игроков).

Поэтому большие числительные в русском языке составляли особый лексико-грамматический разряд, который вполне последовательно маркировался субстантивными категориями. Этот разряд существенно сократился к настоящему времени: в нем остались числительные, открывающие регистры, начиная с 1000 (тысяча, миллион и т. д.). Это отражает только одно обстоятельство — эволюцию русской абстрактной счетной системы, которая постепенно все выше поднимала порог счета элементарными единицами.

Нельзя утверждать, основываясь на формальных признаках, что одни древнеславянские числительные имели предметное значение, а другие нет, хотя бы по тому очевидному обстоятельству, что, например, формально противопоставленные в современном русском языке один и тысяча являются названиями абстрактных чисел вне зависимости от своих морфосинтаксических параметров. Однако также неверно заключение, что «морфологический характер числительных означает лишь их морфологическую оформленность и не предопределяет их функционально-семантических особенностей» [88, 103], хотя бы потому, что полный набор субстантивных категорий числительных тысяча, миллион функционально обусловлен тем, что эти лексемы называют в счетной системе не только числа, но и единицы счета.

В исходной системе древнерусского языка названиями единиц счета были, прежде всего, лексемы десять, сто, тысяча. Названия других узловых чисел почти не использовались (тьма (10 000), легионъ (100 000) и др.). Кроме того, как названия единиц счета в КГ с числительными два, три могли функционировать числительные девять (две девяти), девяносто (с тремя девяносты) [87, 54-60]. Позднее возникло числительное сорок, которое первоначально также использовалось в качестве названия узлового числа: дал восмь сороков белки.

Относительно категории числа древнерусских числовых обозначений от пяти до девяти в научной литературе высказываются самые различные мнения. Связано это с тем, что свидетельств счета пятерками, шестерками, семерками и восьмерками, то есть КГ типа *три пяти или хотя бы форм плюралиса данных числительных в древних памятниках письменности не найдено. В.В. Иванов считает, что эти слова в древнерусском языке изменялись по числам [105, 303]. П.С. Кузнецов, высказывая ту же мысль и представляя примеры текстов с сингулярными формами данных названий чисел, добавляет, что «вместе с тем от них, по нормам соответствующих типов склонения могут быть образованы и мн., и дв. ч.» [128, 173]. В учебном пособии К.В. Горшковой и Г.А. Хабургаева содержится не вполне ясное утверждение, что данные слова характеризовались категорией числа, но как названия единиц употреблялись только в формах ед. ч. [60, 268]. К словоформам singularia tantum женского рода относит числительные пять — девять О.Ф. Жолобов [89, 67].

Суть переустройства синтаксической сочетаемости русских числительных сводится к следующему.

В результате утраты дуалиса происходит «народное» переосмысление существовавшей до его утраты формы номинатива дуалиса существительных мужского рода с нулевой флексией как формы сингулярного генитива, которые по стечению обстоятельств оказались омонимичными: (два) брата номинатив. дв. → (два) брата генитив ед. Дальнейшие преобразования синтаксиса КГ с малыми числительными происходили по аналогии: формы номинатива дуалиса, а затем и плюралиса всех существительных при номинативе числительных два, три, четыре преобразовались в формы генитива ед. (две сестре номинатив дв., три сёстры номинатив мн. → две (три) сестры генитив ед.).

В.В. Виноградов отмечает, что форма имени существительного в сочетании с формами прямых падежей числительных два, три, четыре «не находит семантического оправдания в системе живых падежных форм и функций существительных», лишь по внешнему облику обычно совпадая с формой родительного падежа [47, 244]. И.Г.Милославский считает обоснованным в данном случае выделить особый «счетный падеж» существительного, мотивируя это ограниченностью числа контекстов, в которых он выступает, и его возможностью только у существительных, обладающих номинативным значением множественного числа [176, 76]. Такой взгляд не до конца решает вопрос, предлагая, по сути, только отрицательное определение: позиция существительного — это не номинатив (или равный ему аккузатив) и не генитив, а особый падеж, материально совпадающий с генитивом. Далее непоследовательно утверждается, что «два в словосочетании два слона играет в системе падежей принципиально такую же роль, как дом в словосочетании дом отца» [176, 127], что, фактически, означает формальное отождествление счетного падежа и генитива как падежей, представляющих модели подчинения существительных. Известные акцентологические расхождения (у шага — три шага, у часа — четыре часа) «напоминают» о прототипических номинативе и двойственном числе. Формы адъективных существительных (две мастерских) «заставляют думать» о генитиве (но при этом именно множественного числа), уникальную морфологическую зависимость проявляют формы генитива множественного числа прилагательных (три больших шага — *три большие шага).

Вообще говоря, сингулярную форму генитива исчисляемого имени при числительных два, три, четыре можно назвать историческим казусом, поскольку числительное в номинативе и в равном ему аккузативе повышает (!) свой синтаксический ранг в составе КГ. П.В. Гращенков, вслед за Л. Бэбби [294], склонен считать, что числительные в русском языке имеют согласовательный признак партитивности, которая оформляется генитивом существительного: «В прямых падежах, таким образом, возникает падежный конфликт между генитивом, с одной стороны, и номинативом/аккузативом — с другой. Конфликт разрешается в пользу партитивного генитива, т.к. …генитив является «внутренним» падежом КГ и оказывается в приоритетном положении по сравнению с «внешними» номинативом и аккузативом, которые предписываются именной группе синтаксической структурой всей предикации» [63, 86-87]. И все-таки сложно искать строгие семантические основания маргинального процесса понижения формального статуса считаемого имени относительно числового модификатора.

Кроме того, сингулярная форма существительного оказывается парадоксальной для индоевропейских языков, которым свойственна соотнесенность граммем числа существительных и лексического значения количественного слова в КГ. «Можно сказать, — отмечает П.В. Гращенков, — что форма Gen.Sg выполняет те же функции при малых числительных, что и форма Gen.Pl при больших, а весьма странный факт выбора генитива единственного числа для осуществления этих функций объясняется чисто диахроническими причинами» [63, 84].

В этом отношении показательны КГ с малыми числительными, в которых существительное имеет адъективное определение в форме плюралиса. Строго говоря, граммема числа прилагательного в два (три, четыре) больших стола предопределена генотипической формой дуалиса или плюралиса существительного. Однако И. А. Мельчук считает, что выбор числа прилагательного в подобных конструкциях подчиняется определенному правилу зависимости: «Если N в ЕД, но имеет при себе в качестве синтаксического зависимого «малое» Num, то A — во МН» [166, 32]. Формулировка правила оставляет открытым вопрос, от чего, собственно, зависит выбор числовой граммемы прилагательного: от граммемы числа имени существительного или от наличия при нем «малого» числительного. Далее И.А. Мельчук предлагает иную формулу: «Число А: если N имеет при себе Num, то МН» [166, 32], согласно которой число прилагательного в данной конструкции вовсе не зависит от числа существительного, то есть никакого согласования по числу между данными словами не происходит. Кроме того, второй вариант правила оказывается неверным еще и в отношении составных числительных с последним элементом «один»: двадцать один большой стол. Очевидно, что выбор граммемы числа прилагательного в данном случае зависит не от числа существительного, а от характера имеющегося при существительном числительного и правило выбора граммемы числа адъективного определения в русской конструкции «Num + A + N» должно выглядеть примерно так: «Если Num не есть «один» или не заканчивается на «один», то A — во МН вне зависимости от числа N».

Потеря некоторыми малыми числительными (три и четыре) согласовательной категории рода имела отношение, скорее, не к становлению числительных, а к эволюции более общих грамматических качеств русского языка, а именно, с последовательной утратой прежде регулярных родоизменяемых форм во множественном числе (лишь в устойчивых словосочетаниях, сугубо книжных, встречаются следы специфических форм ср. или муж. рода: многая лета, на круги своя и т. п.). Очевидно, парадигма два—две (еще оба—обе) среди родоизменяемых слов составляет в современном русском языке единственное исключение из общего морфологического процесса утраты родовых форм во мн. или дв. числе [288, 272]. Во всяком случае, именно сохранение родовой парадигмы числительным два, а не утрату таковой другими генетически плюральными формами малых числительных можно назвать особенностью формальной эволюции данной части речи.

В КГ с числительными от пяти и далее (за небольшим исключением регистровых числительных) синтаксический ранг существительного хотя и непоследовательно, но повышается (здесь — в полном соответствии с общеиндоевропейской тенденцией). Имя, обозначающее считаемые предметы, получает косвенно-падежную парадигму, выходит из управления числительным, но только при числительных в косвенных падежах. При этом большие числительные, по сути, «сохраняют» свои генотипические падежные граммемы.

Эти преобразования не коснулись позиции существительного при номинативе и равном ему аккузативе числительных, в которых сохраняется характерный для славянских языков партитивный генитив существительного (пять столов вместо ожидаемой общеиндоевропейской модификации *пять столы).

В.В. Виноградов объясняет управляющую позицию современных русских числительных в прямых падежах (пять яблок) сохранением ими в этих формах оттенка предметности, а согласовательный падеж (пятью яблоками) — окончательным отвлечением от предметных значений: «У имен числительных процесс отвлечения от предметных значений достиг высшего предела в косвенных падежах, где числительные стали простыми абстрактными арифметическими определителями существительных, чуждыми всякого оттенка предметности» [47, 239]. Как было отмечено, уже в древних индоевропейских языках числительные, скорее всего, имели отвлеченно-количественное значение. Кроме того, данное положение никак не может быть применимо по отношению к числительным два, три, четыре, которые, если принять логику В.В Виноградова, напротив, получили «предметное» значение в прямых падежах, в которых они стали осознаваться как управляющие генитивом имени.

Сохранение числительными в прямых падежах формального управления именем объясняется П.В. Гращенковым привилегированностью прямых падежей, в которых побеждает стратегия партитивности [63, 87].

Результаты морфосинтаксических исторических изменений в КГ с названиями чисел не являются однозначными — к ним с неизбежностью придется вернуться при описании синтаксиса КГ.

Бесспорный результат этих изменений, приведших к «аналогическому выравниванию» [63, 116] синтаксических свойств малых и больших числительных, отчасти был вызван спорадическими, казусными внутриязыковыми процессами, связанными с утратой грамматических форм дуалиса (переосмысление номинатива имени при малых числительных как генитива, сингулярная форма имени, функционально тождественная плюральной в КГ типа два <больших> стола) и с сохранением партитивного генитива существительного при больших числительных в прямых падежах (пять столов = древнерусскому партитивному осмыслению ’пять <из> столов’, при котором пять мыслилось как счетная совокупность (близко к совр. пятерка).

С другой стороны, морфосинтаксическая эволюция русских обозначений чисел отвечала требованиям совершенствующейся счетной системы и была процессом, отражавшим оптимизацию способов ведения счета, форм приложения абстрактных чисел к миру вещей, в частности тем, что порог счета элементарными единицами с помощью элементов математической счетной системы был для носителей русского языка постепенно отодвинут до числа «1000».

Конечно, есть логика в утверждении О.Ф. Жолобова, что отличия древнерусских числительных от современных не дают основания считать, что их не было вовсе, «словно «счетные слова» являются древнеславянским приобретением, а не составляют один из древнейших корнесловов праиндоевропейской эпохи» [88, 94-95]. И все-таки решение вопроса о том, имели ли древнерусские названия чисел статус самостоятельных частей речи, зависит от того, как понимаются «части речи».

Категориально-грамматический статус русских (и древних, и современных) числительных условен вне зависимости от их исторической эволюции в языке, и условия эти устанавливает, скорее, не время, а исследователь.