Слово в предложении - Л.М. Ковалева 2010
Лексическая единица в структуре предложения
Предметные имена в позиции семантического актанта причина: где прячутся пресуппозиции?
Л.М. Ковалева
Тот факт, что каждое сформулированное на языке сообщение содержит больше информации, чем та, которая прямо вытекает из его вербализованной (ассертивной) части, замечен давно. Его непроизнесенная содержательная часть может быть вербализована как ряд высказываний и восстанавливается из ситуации, знания мира, интонации говорящего и ингерентных условий языковой системы.
При произнесении и расшифровке таких высказываний говорящие опираются на следующие моменты:
1. Во-первых, согласно постулату количества Грайса, чтобы предложение было информативно, оно не должно сообщать слушателю ни то, что он уже знает, ни то, что и говорящий и слушающий знают оба. Этот постулат исключает как неадекватное сообщение о том, что известно и говорящему и слушающему, но допускает огромное количество предложений типа: Почему ты пьешь один? вместо: Почему ты пьешь вино один? Предложение интерпретируется в зависимости от того, что говорящие видят на столе (то есть, в зависимости от ситуации). Такое явление называется эллипсисом или умолчанием.
2. Во-вторых, высказывания, благодаря интонации и паралингвистическим единицам, интерпретируются в значительной степени независимо от их словесного наполнения, например, высказывание Как вы тут не замерзли? интерпретируется как Закройте, наконец, окно.
3. В-третьих, пониманию высказывания помогает знание обычных причинно-следственных / результативных отношений между событиями. Левинсон приводит пример разговорной импликатуры:
А. Can you tell me the time?
B. Well, the milkman has come (Levinson 1983, 97).
Поскольку, по Грайсу, импликатуры преднамеренны, они могут иметь место, когда они понятны для собеседника, и поэтому коммуникация может совершаться при отсутствии конвенциональных средств для выражения целенаправленного высказывания (message). В таком случае большое значение придается общей теме разговора (Lakoff R.). Так, в следующем диалоге только благодаря тому, что обсуждается материальное состояние Джона и Билла, возникают смыслы «яхты стоят дорого» и «дома в районе Knightsbridge стоят дорого»:
A: John has a yacht.
B: Bill has a house in Knightsbridge.
A: Which do you think is the richer? (Kempson 1975, 160).
Но и общая тема не всегда помогает однозначному пониманию высказывания. Так, переводя следующий текст, носители разных языков представят разное содержание разговоров, так как в каждом языковом сообществе существуют как запреты на упоминание некоторых предметов при разговоре на вышеуказанные темы, так и определенные клише, правила их обсуждения. Ср:
They talked about their gardens and the weather and church the next day, and about who was definitely having a baby and who might be (Grisham).
Все вышесказанное, однако, относится к конкретным речевым действиям и объясняется так или иначе знанием конкретной ситуации. А как обстоит дело в системе языка?
Принципиальная возможность вербализовать не выраженную в поверхностной структуре информацию явилась основанием для изучения высказывания в терминах логики, философии, лингвистики, породивших целый набор пересекающихся терминов. Генеративисты возводили деривационно предложение The cavern frightened John к предложению The cavern frightened John by being dark inside, усматривая в первом какой-то вид сокращения (аббревиатуры) (Lee 1971, L-74-L-75). В несколько других терминах в предложениях типа John wants a lollypop в глубинной структуре усматривался сентенциональный комплемент у want, а поверхностное его дополнение считалось остатком (residue) включенного предложения (McCawley 1976).
В 60-70-е годы из логики в языкознание пришел термин «пресуппозиция», который стал широко использоваться, конкурируя в отдельных случаях с уже существующими. По словам Р. Кемпсон, пресуппозиция использовалась почти в каждом подходящем значении — в семантике и прагматике. Например, она покрывала понятие логического следствия (Fillmore 1969, 1971; Keenan 1971, 1972; Kiparsky and Kiparsky 1970; Lakoff 1971, 1972), логической пресуппозиции (Keenan ibid), импликации у Остина, конвенциональной и неконвенциональной импликатуры у Грайса (Lakoff 1971; R. Lakoff 1971; Chomsky 1971) и лексической пресуппозиции (Ch. Fillmore) (см. Kempson 1975, 54).
Понятие пресуппозиции поставило перед лингвистами фундаментальный вопрос: если в предложении имплицируется неопределенное число пресуппозиций (и пропозиций), и значение предложения не может быть определено вне зависимости от того, кто его произнес, и от конкретной коммуникативной ситуации, то не значит ли это, что значение предложения не выводится из значений его составляющих (то есть значение предложения не есть функция составляющих его частей)? Но в таком случае, откуда появляется еще «сверхзначение»? Представлено оно все-таки в поверхностной структуре предложения (но как?) или совсем в ней не представлено? Из последнего положения вытекает отсутствие предсказательной силы у грамматики (this has an immediate consequence that one’s grammar would not be predictive (Kempson 1975, 60)). Как в таком случае быть с постулатом о том, что сила всякой науки заключена в ее предсказательности: семантическая теория должна уметь предсказывать все возможные интерпретации высказывания (Kempson 1975, 81)*. Ведь если говорящий не идиолект, его политика направлена на лингвистические конвенции языка, на котором он говорит, и поэтому нельзя согласиться, что значение предложения может быть объяснено только в терминах значения говорящего. Р. Кемпсон считает, что характеристика (интерпретация) того, что значит какое-то предложение для конкретного говорящего в конкретном случае, все-таки зависит от значения единиц в предложении, определяемых независимо от значения данного акта коммуникации (a priori definition of linguistic meaning independent of the use of sentences in communication (Kempson 1975, 141)). Такой единицей может быть только слово.
Здесь перед нами встает вопрос вопросов языкознания: имеет ли слово значение само по себе (и тогда оно приходит в предложение со своим значением), или оно приобретает его только в процессе общения, в предложении, в сочетании с другими знаками. Современные лингвисты, отрицая композициональность предложения и ратуя за его холистичность, тем самым поддерживают, на первый взгляд, идею Л. Ельмслева об отсутствии у словесного знака собственного значения.
Решение этого вопроса восходит к древним философским спорам о том, существует ли мир сам по себе, объективно, или он существует только постольку, поскольку он отражен в сознании человека, который его воспринял, в определенной (в какой?) степени осмыслил и означил. В последнем случае слова оказываются сами по себе пустыми знаками, до тех пор пока говорящий (шире — наблюдатель) не организует их в структуру, так или иначе соответствующую осмысленной им действительности. Не углубляясь в философские изыски, обратим внимание на лингвистический аспект этой проблемы.
Мы попытаемся здесь рассмотреть этот вопрос на материале значения имени существительного, которое в предложении занимает семантическую позицию актанта Причина, а синтаксически является подлежащим при каузативном предикате или обстоятельством причины (Велосипед расстроил Ивана; Иван расстроился из-за велосипеда). Конкретные существительные употреблены здесь в своем первичном значении, за которым скрывается некий смысл, равный пропозиции (велосипед сломался, разбился и т.д.). Н.Д. Арутюнова назвала значение таких предметных имен пропозитивным (Арутюнова 1976, см. также Суслова 1987, Kovalyova 1988).
Существительные отглагольного или отадъективного происхождения позволяют легко интерпретировать такие предложения в силу того, что они являются предикатами:
1 а. Её плач раздражает →
б. То, что она плачет, раздражает;
2 а. Её злость удивила →
б. То, что она разозлилась / была злая, удивило и т.д.
Даже конкретные имена, хотя бы в какой-то степени сохранившие связь с глаголами, в соответствующих контекстах могут рассматриваться в качестве трансформов имен событий. Например, Ю.С. Степанов отмечает, что Мое письмо в министерство наделало много шуму можно интерпретировать как «То, что я написал/послал письмо в министерство, наделало много шуму». Предикат посылать сигнализирует обстоятельство направления в министерство. Чтобы письмо интерпретировалось через признак «содержание», в предложении должно появиться локативное обстоятельство, ср.: Мое письмо в министерстве наделало много шуму. Это значит, что даже в именах, утерявших прямую трансформационно-деривационную связь с глаголом, сохраняются разнообразные валентности глагола (писать что-то, кому-то, зачем-то и т.д.), что позволяет проецировать их на различные исходные предложения в зависимости от того, какая валентность эксплицируется или даже имплицируется в данном высказывании (Степанов 1981, 193).
Рассмотрим проблему получения информации от собственно предметных имен в семантической позиции Причины в терминах логических (семантических) и прагматических пресуппозиций. Согласно Кинену, «логическая пресуппозиция определяется обычно по отношению между структурами и миром. Прагматическая пресуппозиция определяется по отношению между высказыванием и его контекстом» (Keenan 1971, 51). Это значит, что содержание логической (семантической) пресуппозиции определяется грамматической структурой предложения и его лексическим наполнением, в то время как если прагматическая пресуппозиция не принадлежит одинаково говорящему и слушателю, высказывание становится неопределенным в данном разговоре, а грамматика не несет за это ответственность.
В трудах лингвистов 70-х годов установлено наличие обязательной пресуппозиции существования относительно всех предметов, названных в предложении именами существительными. Именно пресуппозиция экзистенции привязывает предложения к реальности. Ведь если эти предметы не существуют, предложения становятся нереферентными и, следовательно, неистинными, они обнаруживают «truth value gap» (Kempson 1975).
Пресуппозиции об употреблении и свойствах — это другой тип логических пресуппозиций, т.к. говорящий знает, что слушающий тоже знает, как предметы используются и какими свойствами они обладают. Иначе говоря, говорящий приспосабливается к аудитории. Если он достаточно хорошо знает, о чем он говорит, и если он хорошо понимает, насколько хорошо его обычно понимает аудитория, тогда он должен уметь подбирать выражения, не содержащие избыточной информации. Он не говорит обычно Neither wit nor drinking whisky could detain him then, он говорит Neither wit nor whisky could detain him then (Maugham), потому, что существует пресуппозиция использования референта слова whisky для питья.
Наблюдения над предложениями рассматриваемого типа позволяют утверждать, что в позицих Причины все предметные имена имеют, кроме пресуппозиций экзистенции и пресуппозиций об употреблении и свойствах (общих для всех конкретных имен в любой позиции), пресуппозиции «что-то случилось/произошло с их референтами» (в том числе: «с ними что-то сделали»). В поверхностной структуре в русском языке это отражается в появлении рядом с этими именами слов история, случай, ср.:
3 а. Велосипед/клубника расстроил(а) его →
б. (Этот) случай / (эта) история с велосипедом/клубникой расстроила его;
4 а. Он расстроился из-за велосипеда/клубники→
б. Он расстроился из-за (этого) случая / (этой) истории с велосипедом/клубникой.
Предложения Велосипед/Клубника расстроил(а) могут интерпретироваться на основании пресуппозиции «что-то происходит с предметом» следующим образом:
3 в. То, что велосипед сломался/разбился/потерялся, расстроило его;
То, что клубника завяла/высохла/погибла, расстроило его.
4 в. Он расстроился из-за того, что велосипед сломался/ разбился/потерялся/оказался старым; клубника завяла/высохла/погибла.
Это, конечно, не значит, что данные предложения имеют именно такое значение в контексте — это только значит, что в определенной степени слушатель может декодировать их таким образом с опорой на сами предложения.
Следовательно, говорящие могут интерпретировать предложения при помощи дедукции на основании логических (семантических) пресуппозиций о референтах конкретных имен в позиции подлежащего, а именно: пресуппозиций их экзистенции, их свойств и их использования, а также пресуппозиции «что-то происходит/случается с предметами» (см. Lyons 1977, 605). Однако остается неясным вопрос, что сигнализирует в предложении о существовании именно этих пресуппозиций, а не других, то есть, каким образом знания говорящих о мире связаны со значениями конкретных предметных имен (включены в их значения)? Ведь в словарных дефинициях слов-членов предложения этих значений явно нет.
Особенностью предметных имен в позиции Причины является то, что они обязательно интерпретируются пропозиционально, то есть через придаточное предложение, из чего можно сделать вывод об их вторичности в этой синтаксической позиции и считать их субститутами сентенциональных комплементов или номинализациями полных предложений.
Логики и философы объясняют это тем, что в обыденной речи говорят часто о предметах и людях как о причинах, но в действительности причинно-следственная ситуация создается событием. Когда говорят The moon has an effect on the surface of oceans (Луна оказывает влияние на поверхность океанов), слушатель понимает предложение в смысле The moon’s attraction has an effect on the surface of the oceans (Притяжение луны оказывает влияние на поверхность океанов) (Vendler 1967, 154; см. также: Арутюнова 1976, Shibatani 1976).
Понять, каким образом за предметным именем может скрываться пропозициональная единица, можно только при условии, если мы примем идею о том, что слово как единица знания и памяти содержит в себе структуру знания об обозначаемом им концепте, то есть является фреймом. (Фреймы — это пакеты знаний, дающие описания типовых объектов и событий — КСКТ 1996, 190).
Такой подход позволяет предположить, что в словах велосипед и клубника каким-то образом присутствуют все признаки их денотатов, независимо от того, эксплицированы они в поверхностной структуре предложения или нет. Эти признаки, во-первых, связывают эти слова с определенными тематическими группами слов и признаками их денотатов (велосипед — средство передвижения, клубника — ягодное растение). Во-вторых, эти признаки группируются вокруг основных содержательных центров денотата: во фрейме можно выделить много сцен (или микродействий). Скажем, сцены использования (на велосипеде ездят, катаются, убегают, догоняют и т.д.), велосипед имеет определенные свойства (современный, старый, устаревший, удобный и т.д.). Велосипед бывает партиципантом разных случайных ситуаций (разбивается, ломается и т.д.). Эти знания расширяются и уточняются в разных направлениях в определенной зависимости от личности говорящего: для одного Велосипед сломался значит «порвалась цепь» или «спустило колесо», для другого этот ряд намного длиннее. Аналогичным образом можно представить и значение слова клубника.
Именно потому, что слово репрезентирует фрейм, находясь в предложении, оно может расширять значение последнего. Высказывание Велосипед расстроил его вызывает у слушателя ассоциации с отрицательными элементами фрейма: Что-то случилось → велосипед сломался/разбился и т.д. Семантика управляющего предиката может включать пресуппозицию положительной или отрицательной (с точки зрения говорящего) оценки предмета. В предложении Велосипед обрадовал его Причина интерпретировась бы скорее как «Покупка велосипеда; Качество велосипеда; Марка велосипеда».
Поскольку фрейм «представляет собой не одну конкретную ситуацию, а наиболее характерные, основные моменты ряда близких ситуаций, принадлежащих одному классу» (Минский 1979, 124), слова в предложении образуют некое поле над его поверхностной и семантической структурой, которое можно представить в виде сети с узлами и связями между ними. Каждый узел — определенное понятие, которое может эксплицироваться или не эксплицироваться в предложении в зависимости от своей актантной семантики и от других единиц в нем. По ходу речи одни признаки выдвигаются на первый план, а другие оказываются на втором плане или не замечаются совсем. Фреймовая семантика слова является основой и опорой пресуппозиций. С помощью когнитивных операций говорящий проецирует представленную в предложении информацию о связи референта предметного имени с причинно-следственной ситуацией на бесконечное число ситуаций с его участием. В памяти говорящего существуют определенные когнитивные структуры и механизмы оперирования этими структурами, что позволяет получить выводные знания и сформулировать необходимые высказывания.
Вернемся к поставленному в самом начале вопросу: значение слова проявляется или образуется в предложении? В первом случае в предложение приходит слово с уже готовым значением, во-втором — слово приобретает значение только в высказывании. Если исходить из значения слова в словарях, то действительно следует признать, что в конкретном предложении (в конкретном лексическом и синтаксическом окружении) слово часто появляется в другом значении.
Углубленное изучение многозначности слов разных разрядов, частотные анализы словоупотреблений, обширные корпусные данные свидетельствуют о том, что в речевой деятельности существует настолько большое количество значений у многих слов, что с их перечислением не справляются словари. Это наводит на мысль, что говорящие пользуются словами как-то иначе, не выбирая из своей памяти те или иные оттенки (сдвиги) значений, а образуя их in situ. Но это значит, что из памяти говорящих слова приходят в предложение как фреймы, которые и проявляются в слове, занимающем определенную семантическую позицию в предложении, и образуют вместе с другими языковыми единицами новые значения, согласующиеся со значением всего предложения-высказывания. В этом проявляется извечно и изначально противоречивая природа языка.
Таким образом, к «фонду знаний о мире», определяемому в лингвистике как набор пресуппозиций, говорящие имеют доступ через слова, которые, будучи фреймами, объединяют большие пакеты знания. С этим свойством слова-фрейма, вероятно, связано и традиционное понятие лексической полисемии. Давно высказывались мнения, что слово в предложении существует со всеми своими значениями (В.В. Виноградов, Ю.С. Степанов), а также, что даже предметные существительные могут иметь логико-семантические валентности, предсказывая таким образом свое гипотетическое окружение (Stepanova, Helbig 1981, 175-184). В свете же современных представлений о слове, из вышесказанного можно заключить, что пресуппозиции являются частью лексических единиц.
Тот факт, что логические и семантические пресуппозиции ассоциируются с определенными лексическими единицами и некоторыми грамматическими конструкциями, наводит на мысль, что грамматика и лексика могут предсказывать их и, следовательно, предсказывать значения предложения на основании собственно языковых (системных, структурных) данных. При этом слушающий при интерпретации причинных актантов опирается на гипотетическую шкалу частотности, которая в его сознании сложилась на основании наблюденных причинно-следственных ситуаций в действительности.
Однако существуют прагматические пресуппозиции говорящего, когда значение высказывания зависит от знания слушающим того, что же имеет в виду говорящий. Это неконвенциональная импликация, и, следовательно, прагматическая. Пресуппозиция говорящего может касаться конкретных свойств объекта и способов его употребления, которые не являются типическими и не входят, например, во фрейм Велосипед. Так, если у двух братьев есть один велосипед на двоих, и каждый из них хочет им постоянно пользоваться один, и все в семье знают об этом, их мать может сказать Они поссорились из-за велосипеда (The bicycle caused the quarrel), не распространяясь далее о причинах ссоры. Все члены семьи поймут это высказывание в смысле «Они поссорились из-за того, что каждый хотел один пользоваться велосипедом» (Each brother’s desire to have the bicycle only for himself caused the quarrel). Если же говорящие полагают, что это не так, тогда предложение становится непонятным вообще.
Фреймы существуют в знании нации как идеальные единицы, но могут различаться у конкретных носителей одного языка из-за их разного жизненного опыта, в том числе, из-за разного образования. Это порождает диалоги-объяснения, т.е. «выяснение отношений».
В романе А. Хейли «Отель» работники ресторана обсуждают причину плохого вкуса жареных цыплят следующим образом:
Андре высказывает догадку:
«It is brass! … Without doubt it ’as caused the bad fat!»
(Это латунь! … без сомнения, это она — причина испорченного жира)
Во фрейме Brass (латунь) шеф-повара, возможно, существует признак «латунь при соприкосновении с жиром портит его», но другим сотрудникам ресторана приходится возбудить в своей памяти признаки близких фреймов, чтобы путем сопоставления получить объяснение, ср.:
«There are certain substances», Peter said reminiscently, «Which, in contact with fat, will act as catalysts and break it down quite quickly». «Yes, monsieur».
Andre Lemieux checked them off on his fingers.
«They are the moisture, the salt, the brass or the copper on couplings in a fryer… » (Hailey).
(«Есть некоторые вещества», задумчиво сказал Петер, — «которые при контакте с жиром действуют как катализаторы и портят его очень быстро». «Да, сэр».
Андре Лемье загибал пальцы: «Это влага, соль, латунь или медь на частях фритюрницы»).
После тщательного осмотра котлов говорящие обнаруживают желтые пятна. Шеф-повар говорит: Without doubt it ’as caused the bad fat (Без сомнения, они и испортили жир).
У этого предложения есть цепочка пресуппозиций: жир испортился вследствие контакта с латунью (brass), это следствие того, что латунь появилась на стенах котла и т.д. Здесь ясно видно, что эти пресуппозиции — часть знания говорящих о латуни и ее свойствах, без которого полное понимание их высказываний невозможно. Это позволяет высказать предположение о существовании индивидуальных фреймов в сознании каждого носителя языка (но не значит, что все фреймы ― индивидуальны) и утверждать, что грамматика личности непредсказуема, и прагматические пресуппозиции могут рассматриваться только через какой-то экстралингвистический компонент или теорию (Fodor 1980, 207).
Чем более специфичны культурные и научные фреймы, тем сложнее понимаются высказывания с ними. Так, услышав высказывания об известных художниках, адресат поймет их правильно только в случае, когда соответствующие фреймы у говорящих если не равны, то хотя бы достаточно близки. Как отмечает «Краткий словарь когнитивных терминов», «начиная интерпретировать текст, мы активизируем определенную контурную схему, в которой многие позиции («слоты») еще не заняты. Более поздние эпизоды текста заполняют эти пробелы, вводят новые сцены, комбинируемые в различные связи — исторические, причинно-следственные, логические и т.п., интерпретатор постепенно создает внутренний мир, с продвижением по тексту все более конкретизируемый в зависимости от подтверждаемых или отвергаемых ожиданий».
Например, чтобы правильно интерпретировать следующие высказывания, слушатель как минимум должен быть знаком с историей искусства в достаточной степени, чтобы понять, что за собственными именами Шарден (1699-1779) и Рембрандт (1606-1669) скрываются их произведения (метонимия), ср.:
Chardin delighted him, and Rembrandt moved him to extasy (Maugham). Peter Brueghel the Elder interested him (Шарден восхищал его, а Рембрандт приводил в экстаз. Петер Брейгель Старший интересовал его).
С. Моэм в своем романе «The Moon and Sixpence» описывает долгий процесс интерпретации этого высказывания слушателем:
The only painter that interested him who was at all unexpected was Brueghel the Elder. I knew very little about him at that time, and Strickland had no power to explain himself. I remember what he said about him because it was so unsatisfactory. «He’s all right», said Strickland. «I felt he found it hell to paint».
(Единственный художник, который интересовал его, что было совершенно неожиданно, был Брейгель Старший. В то время я очень мало знал о нем, а у Стрикленда не было сил объяснить. Я помню, что он сказал о Брейгеле, потому что это было совсем непонятно. «У него все в порядке», сказал Стрикланд. «Я чувствую, что он страшно любит рисовать»).
Постулаты количества и качества Грайса, как видно, здесь нарушаются, потому что Стрикленд не может или не хочет быть более информативным и понятным. Адресат (здесь: автор) не только должен определить буквальное значение сказанного, но и понять, что это значит, ср.:
When later, in Viena, I saw several of Peter Breughel’s pictures; I thought I understood why he had attracted Strickland’s attention. Here, too was a man with a vision of the world peculiar to himself… He seemed to see his fellow creatures grotesquely, and he was angry with them because they were grotesque; life was a confusion of ridiculous, sordid happenings, a fit subject for laughter, and yet it made him sorrowful to laugh. Breughel gave me the impression of a man striving to express in one medium feeling more appropriate to express in another, and it may be that it was the obscure consciousness of this that excited Strickland’s sympathy. Perhaps both were trying to put down in paint ideas which were more suitable to literature (Maugham).
(Когда позднее, в Вене, я увидел несколько картин Петера Брейгеля, я понял, почему он привлек внимание Стрикленда. Это был тоже человек со своим собственным видением мира. Казалось, он видел своих современников гротескно и был зол на них за то, что они были такими. Жизнь была смесью смешных и печальных происшествий, над которыми стоило посмеяться, но ему было грустно смеяться над ней. Брейгель произвел на меня впечатление человека, который пытался выразить чувства средствами, более подходящими для выражения других чувств, возможно, смутное понимание этого возбуждало симпатии Стрикленда. Может, оба они пытались выразить в картинах мысли, которые лучше бы подходили для литературы).
Нет никакой гарантии, что это как раз то, что имел в виду Стрикленд, но мы видим «эвристическую операцию» с определенными правилами, и результаты могут быть получены, только если ясна цель коммуникации, а прагматические пресуппозиции могут быть извлечены из общего фонда знаний коммуникантов. Точное понимание связано с взаимными усилиями говорящего и слушающего.
Там, где пресуппозиции не являются частью лексических единиц (т.е. частью фрейма), предложение не может быть проинтерпретировано без опоры на личностное знание конкретного говорящего, оно становится фактом его речи (parole) и предметом изучения стилистики.
В заключение представляется полезным попытаться каким-то образом примирить представителей холистического и композиционального понимания предложения. С одной стороны, приходится признать, что пока слова не пришли в предложение с какими-то своими значениями, нет ни предложения, ни возможности его интерпретировать. С другой стороны, лексическое окружение слова и его семантико-синтаксическая позиция возбуждают в словесном фрейме определенные признаки, не выраженные прямо в словарной дефиниции, и слово расширяет, изменяет свое значение, расширяя тем самым и значение предложения. Следовательно, то, что настоящее значение слов проявляется в предложении, не означает, что они приходят в него пустыми знаками. Именно потому, что они приходят как фреймы, слова реализуются таким образом, что нам кажется, что произошел семантический сдвиг.
Следует также отметить, что если связь между значением слова и его лексическим окружением изучалась лексикологами уже давно, зависимость значения слова от его позиции в предложении изучена мало. Синтаксисты рассматривали его в терминах теории пропозиций (В.В. Суслова, Л.М. Ковалева) и предикативного (пропозитивного) значения (Л.М. Ковалева, Н.В. Дерябина). Представляется, что в синтаксисе, опираясь на фреймовую природу слова, необходимо расширить исследования, включив в них имена разных типов и имена в разных синтаксических (семантических) позициях.
Литература
1. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл (Логико-семантические проблемы). — М.: Наука, 1976.
2. КСКТ — Краткий словарь когнитивных терминов: словарь / Е.С. Кубрякова, В.З. Демьянков, Ю.Г. Панкрац, Л.Г. Лузина. — М.: МГУ, 1996.
3. Минский М. Фреймы для представления знаний. — М.: «Энергия», 1979.
4. Степанов Ю.С. Имена. Предикаты. Предложения (Семиологическая грамматика). — М.: Наука, 1981.
5. Суслова В.В. Интерпретация каузативных конструкций с конкретным именем в позиции подлежащего в современном немецком языке: дис. … канд. филол. наук: 10.02.04. — Пятигорск, 1987.
6. Chomsky, A.N. Deep structure, surface structure and semantic interpretation // Steinberg, D.D. and Yakobovits K.A. (eds.) Semantics. — Cambridge, Mass.: CUP, 1971. — Pp. 183-216.
7. Fillmore, Ch.J. Types of lexical information // Kiefer, F. (ed.) Studies in Syntax and Semantics. — Dordrecht, 1969. — Pp. 109-37.
8. Fillmore, Ch.J. Verbs of judging: an exercise in semantic description // Fillmore, Ch.J. and Langendoen, D.T. (eds.) Studies in Linguistic Semantics. —Lnd.: Holt, Rinehart and Winston. 1971. — Pp. 273-289.
9. Fodor, J.D. Semantics: Theories of Meaning in Generative Grammar, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1980.
10. Keenan, E.L. Two kinds of presupposition in natural language // Fillmore, C. J. and Langendoen, D.T. (eds.) Studies in Linguistic Semantics. — New York: Holt, Rinehart and Winston, 1971. — Pp.45-54.
11. Kempson, R.M. Presupposition and the Delimitation of Semantics. — Cambridge: CUP, 1975.
12. Kiparsky, P., Kiparsky, C. Fact // Bierwisch, M. and Heidolph K. (eds.) Progress in Linguistics. — The Hague, Paris: Mouton, 1970. — Pp. 143-73.
13. Kovalyova, L.M. Pressupositions on Concrete Nouns in Causative Constructions // Zeitschrift für Anglistik and Amerikanistik, Heft 3, 1988.
14. Lakoff, G. The role of deduction in grammar // Fillmore, C. J., and Langendoen, D.T. (eds.) Studies in Linguistic Semantics. — New York: Holt, Rinehart and Winston, 1971. — Pp. 63-72.
15. Lakoff, G. Linguistics and natural logic // Harman, G. and Davidson, D. (eds.) Semantics of Natural Language, Reidel. 1972. — Pp. 545-663.
16. Lakoff, R. It’s and’s and but’s about conjunction // Fillmore, C. J. and Langendoen, D.T. (eds.) Studies in Linguistic Semantics. — London: Holt, Rinehart and Winston, 1971. — Pp. 115-50.
17. Lee, G. Subjects and Agents // Working Papers in Linguistics. — Ohio, 1971.
18. Lyons, J. Semantics. V. 2. — Cambridge: CUP, 1977.
19. Levinson, S.C. Pragmatics. Cambridge and London: CUP, 1983.
20. McCawley, J. On Indentifying the Remnants of Deceased Clauses // Bornstein D.D. (ed.) Readings in the Theory of Grammar from the 17 to the 20 Century, Cambridge, Mass: Winthrop Publisher, 1976. — Pp. 288-298.
21. Shibatani, M. A Grammar of Causative Constructions: A Conspectus // Shibatani, M. (ed.) Syntax and Semantics. The Grammar of Causative Constructions. — New York: Academic Press, 1976. — Pp. 1-40.
22. Stepanowa, M.D., Helbig, J. Wortarten und das Problem der Valenz in der deutschen Gegenwartssprache, Leipzig: VEB/Gegenwartssprache Bibliographisches Institut Leipzig, 1981.
23. Vendler, Z. Linguistics in Philosophy. — Ithaka, New York: Cornell University Press, 1967.