Учимся писать сочинение 10-11 классы - Чернова Т. А. 2018

ЭССЕ

Задание 23. Прочитайте определение жанра и выделите (промаркируйте) его основные признаки. Сделайте вывод о жанровых и композиционных особенностях эссе, смоделируйте обобщенный образ эссеиста.

Эссе (от франц. assai — попытка, проба; от лат. exagium — взвешивание) — прозаическое произведение небольшого объема и свободной композиции, выражающее индивидуальные впечатления и соображения по конкретному поводу и вопросу и заведомо не претендующее на определенную или исчерпывающую трактовку предмета разговора. Как правило, эсее предполагает новое, объективно окрашенное слово о чем-либо. Эссеистический стиль отличается образностью, афористичностью и установкой на разговорную интонацию и лексику (Краткая литературная энциклопедия).

Эссе — разновидность очерка, трактующего какие-нибудь проблемы не в систематическом научном виде, а в свободной форме (Толковый словарь иноязычных слов).

Эссе — это жанр философской, литературно-критической, историко-биографической, публицистической прозы, сочетающий подчеркнуто индивидуальную позицию автора с непринужденным, часто парадоксальным изложением, ориентированным на разговорную речь (Большой энциклопедический словарь).

Эссе (жанр критики, публицистики и др.) — прозаический этюд, представляющий общие или предварительные соображения о каком- либо предмете или по какому-либо поводу, нередко случайному (Словарь иностранных слов).

Жанр эссе в литературе утверждался со времен античности. Однако только в XVI веке, после выхода знаменитых «Опытов» (1572-1592) французского ученого Мишеля Монтеня, эссе становится самостоятельным жанром, необычайно популярным в Западной Европе и менее характерным для русской литературы.

С тех пор как эссе утвердилось как специфический жанр, его отличает подчеркнуто выраженный индивидуальный взгляд на тот или иной предмет, феномен природы, объект речи, который описывает или переживает эссеист. Как же рассматривается предмет в эссе? Наличие конкретной темы, вопроса, предмета эссе не предполагает их исчерпывающей трактовки, определения, утверждения или анализа. Автор может характеризовать то или иное явление со всех сторон, не охватывая при этом его полностью: в этом случае предмет разговора — лишь повод, предлог для мыслей эссеиста. Или писатель ходит кругами вокруг конкретной темы, словно «плетет кружево» повествования. Это качество эссе можно наблюдать, анализируя названия: часто в них появляется предлог о, так как заглавие лишь приблизительно отражает содержание работы, или является первоначальной точкой для рассуждения автора, или вовсе не связано напрямую с темой эссе. Не случайно и наличие союзов как и или: «О совести», «О добродетели» (М. Мон- тень), «Как читать книгу» (И. Бродский), «Книга как врата мира» (С. Цвейг), «Беспощадная Европа, или Путешествие с пятого на десятое» (Р. Музель) и др.

Для автора эссе главное — личное постижение мира и отношение к нему. В качестве способов такого постижения он привлекает многочисленные примеры, раскрывает параллели, подбирает аналогии, использует всевозможные ассоциации, уподобления. Развернутые метафоры, аллегорические и притчевые образы, символы, сравнения — далеко не полный перечень художественных средств эссеиста.

Эссе может быть посвящено философским, историческим проблемам, критическим и литературоведческим вопросам, автобиографическим фактам, поэтому для эссе возможны различные способы освоения мира: и художественный, и научный, и религиозный. Вот почему философское эссе может содержать литературные и критические оценки, а литературно-критическое — философские проблемы.

Предметом речи в эссе могут быть время, пространство, человек, действующий, оценивающий, созерцающий, наблюдающий, строгих и обязательных правил в описании которого нет. Однако есть главный принцип — изображение реального человека в реальных обстоятельствах. Такой подход не исключает ни ярких красок, ни полета фантазии.

Эссе может воплощаться в различные литературные формы: моральную исповедь, заметки, статью, дневник, рассказ, речь: «Политическая исповедь молодого человека» (Р. Музель), «Заметки о поэзии» (О. Мандельштам), «Письмо президенту» (И. Бродский), «Речь по случаю поступления в газету» (А. Рюноске) и др. Используя их возможности и пересекая жанровые границы, эссе все же сохраняет свою жанровую самостоятельность.

Композиционно эссе воспринимается как поток сознания. Автор приглашает нас к открытому разговору, созерцанию, размышлению.

Таким образом, эссе характеризуется жанровыми и композиционными особенностями:

  — личностный, эмоциональный характер восприятия и освещения предмета речи, преобладание впечатления, а не фактов;

  — субъективный, необычный, особый угол зрения на события, явления и героев, позволяющий увидеть новое в уже известном, часто знакомом многим;

  — субъективность и неаргументированность авторской позиции (как правило, поднятые вопросы остаются нерешенными, открытыми, вывод отсутствует);

  — свободный, непринужденный поток речи, в основе которого — мысль, стремящаяся обрести отточенную форму, афористичность; речь глубоко индивидуальна, образно эмоциональна, возможно, с элементами разговорного стиля;

  — оценочность, образность, субъективность речи, особый тон, своеобразная интонация письменной речи;

  — наличие конкретной темы, вопроса, не предполагающих их исчерпывающей трактовки, определения, утверждения, анализа; обращение к философским, литературоведческим, эстетическим, историческим, социальным вопросам (проблемам);

  — свободная форма изложения, отсутствие строгой композиции при небольшом объеме;

  — смешение речевых пластов;

  — наличие разнообразных средств художественной выразительности;

  — небольшой объем повествования.

Вывод: ...

Задание 24. Прочитайте фрагменты эссе родоначальника жанра Мишеля Монтеня «О книгах». Какие характерные особенности жанра вы можете отметить? Какие суждения о литературных произведениях могли бы быть подкреплены развернутыми аргументами или цитатами? Почему автор эссе не ставит такой задачи? Промаркируйте художественно выразительные средства, которые использует автор эссе.

М. Монтень. О книгах

(фрагменты)

Нет сомнения, что нередко мне случается говорить о вещах, которые гораздо лучше и правильнее излагать знатокам этих вопросов. Эти опыты — только проба моих природных способностей и ни в коем случае не испытание моих познаний; и тот, кто изобличит меня в невежестве, ничуть меня этим не обидит, так как в том, что я говорю, я не отвечаю даже перед собою, не то что перед другими, и какое-либо самодовольство мне чуждо. Кто хочет знания, тот пусть ищет его там, где оно находится, и я меньше всего вижу свое призвание в том, чтобы его дать. То, что я излагаю здесь, всего лишь мои фантазии, с их помощью я стремлюсь лишь дать представление не о вещах, а о себе самом; эти вещи я, может быть, когда-нибудь узнаю или знал их раньше, если случайно мне доводилось найти разъяснение их, но я уже не помню его. <...>

Если я при чтении натыкаюсь на какие-нибудь трудности, я не бьюсь над разрешением их, а, попытавшись разок-другой с ними справиться, прохожу мимо.

Если бы я углубился в них, то потерял бы только время и сам потонул бы в них, ибо голова моя устроена так, что я обычно усваиваю с первого же чтения, и то, чего я не воспринял сразу, я начинаю понимать еще хуже, если упорно бьюсь над этим. Я все делаю весело, упорство же и слишком большое напряжение действуют на мой ум удручающе, утомляют и омрачают его. <...>

Я редко читаю новых авторов, ибо древние кажутся мне более содержательными и более тонкими, однако не берусь при этом за греческих авторов, ибо мое знание греческого языка не превышает познаний ребенка или ученика. <...>

Я свободно высказываю свое мнение обо всем, даже о вещах, превосходящих иногда мое понимание и совершенно не относящихся к моему ведению. Мое мнение о них не есть мера самих вещей, оно лишь должно разъяснить, в какой мере я вижу эти вещи. <...>

Однако, возвращаясь к прерванной нити изложения, скажу: мне всегда казалось, что в поэзии издавна первое место занимают Вергилий, Лукреций, Катулл и Гораций, в особенности «Георгики» Вергилия, которые я считаю самым совершенным поэтическим произведением; при сравнении их с «Энеидой» нетрудно убедиться, что в ней есть места, которые автор, несомненно, еще отделал бы, если бы у него был досуг. <...>

Что касается Цицерона, то для моей цели могут служить те из его произведений, которые трактуют вопросы так называемой нравственной философии. Но, говоря прямо и откровенно, его писательская манера мне представляется скучной, как всякие другие писания в таком же роде. <...>

Историки составляют мое излюбленное чтение, занимательное и легкое; тем более что человек вообще, к познанию которого я стремлюсь, выступает в их писаниях в более ярком и более ценном освещении, чем где бы то ни было. Мы видим разнообразие и действительность его внутренних свойств как в целом, так и в подробностях, многообразие средств, которыми он пользуется, и бедствий, которые ему угрожают. Больше всего мне по душе авторы жизнеописаний: их прельщает не само событие, а его подоплека, они задерживаются на том, что происходит внутри, а не на том, что совершается снаружи. Вот почему Плутарх — историк во всех отношениях в моем вкусе. <...>

Марон Публий Вергилий (70-19 гг. до н. э.) — древнеримский поэт, автор поэм «Георгики», воспевающей мир природы, и «Энеиды», посвященной скитаниям троянца Энея.

Тит Лукреций Кар (99-55 гг. до н. э.) — древнеримский поэт и философ, автор поэмы «О природе вещей».

Гай Валерий Катулл (87 или 84 г. — около 54 г. до н. э.) — древнеримский поэт.

Квинт Гораций Флакк (65-8 гг. до н. э.) — древнеримский поэт.

Марк Туллий Цицерон (106-43 гг. до н. э.) — древнеримский политик, философ, оратор.

Плутарх (около 40 г. — 120 г.) — древнегреческий философ, писатель, автор «Сравнительных жизнеописаний выдающихся греков и римлян».

Задание 25. Ознакомьтесь с разновидностями эссе. В приведенных ниже эссеистических отрывках укажите особенности каждого фрагмента и аргументируйте жанрово-стилистическую форму эссе.

Эссе могут иметь различную жанрово-стилистическую форму. Это могут быть: эссе-заметки; эссе — художественные зарисовки, лирические миниатюры, эскиз с натуры, эссе-портрет, эссе-биография или автобиография, эссе-отзыв, в котором содержится мнение заинтересованного, неравнодушного читателя или зрителя, который «не может молчать!», но не претендует на развернутую и аргументированную оценку; эссе-воспоминание, в котором возникает яркое и глубокое личностное видение известного человека, памятного события; эссе — дневниковая запись.

Струя

Питье из колонки: ловлю ртом тугую шершавую струю. Струя царапает губы, язык, точно и не вода это вовсе — не напьешься, а только измочишь лицо, забьешь душной ледяной пузырящейся массой ноздри да пустишь себе на брюки веер брызг.

Слишком сильная струя воды не утоляет жажду, как слишком сильные чувства не утоляют голода любви.

(В. Янушевский)

Напишите свой вариант подобной зарисовки на любую из тем: «Шорох», «Звуки осени», «Прелюдия дождя», «На заре».

Продолжительные уроки

Я помню, как читал на семинаре рассказ, написанный, как мне казалось, «под Паустовского». Не специально, разумеется, так получилось. Впрочем, там была смесь Паустовского и Хемингуэя. От Паустовского были взяты герои, фон, среда: молодые геологи где-то в горах, в Средней Азии. От Хемингуэя — стилистика: недосказанность, многозначительность паузы. Рассказ был написан очень быстро. Я был уверен, что рассказ удался, — в те годы была такая оглушенность собой — и рвался его прочесть.

Прочитал. Ребята как-то стесненно молчали. Константин Георгиевич, деликатно кашлянув, спросил, долго ли я его писал. Еще не выйдя из состояния глухоты, я ответил горделиво:

— Всего три дня!

— Этот ваш рассказ... — начал Паустовский слабым и несколько натужливым голосом. Таким голосом, очень неохотно, через силу, он тянул обычно, когда собирался ругать, и тут я как бы вдруг очнулся. — Этот ваш рассказ, дорогой Трифонов, весь насквозь придуман. В нем нет ничего достоверного. Вы не знаете ни геологов, ни гор, ни Средней Азии. Единственное, что вам хорошо известно — как играют в мачжонг. Но непонятно, зачем ваши геологи играют в эту игру ленивых китайских торговцев...

Единственная достоверность в рассказе была уничтожена. Наказание — я изменил правде. Что ж, нельзя придумывать? Долой вымысел? Только позднее я понял, что вымысел становится искусством тогда, когда его сердцевина — правда.

(Ю. Трифонов)

В чем смысл заглавия эссе? Какова роль риторических вопросов? Найдите в тексте эссе выражение-афоризм. Как вы понимаете его смысл? Чью позицию оно выражает? Напишите свой вариант мини-эссе с учетом жанрово-стилистической формы.

Взгляд на современное телевидение

Профессиональное качество современного телевидения сегодня очень высоко, ничуть не хуже, чем в самых передовых странах. Но сам продукт... Слишком большое количество программ, изобилующих убийствами, кровью и насилием. Таких немало, в частности, на НТВ.

  Весь прайм-тайм забивается попсовыми программами. Современное телевидение не требует соучастия, сопереживания, а просто «втюхивает» зрителю, лежащему на диване, абсолютный примитив. Это плохое дело, это отупляет людей. И это верно всюду, не только в России. Коммерческое телевидение таково. Другое дело, что нет у нас сколько-нибудь серьезно развитого общественного телевидения. У нас есть телевизионный канал, который называется «общественное телевидение», но таковым оно не является. Потому что общественное телевидение не может быть таким, когда генерального директора назначает или снимает президент страны. Сила общественного телевидения заключается в том, что оно не зависит ни от власти, ни от рекламы. Такого телевидения у нас нет.

(В. Познер)

Какова позиция автора? Как она выражается? Можно ли из содержания сделать вывод о личности автора, его вкусе, пристрастиях, гражданской позиции? Напишите свой вариант мини-эссе с учетом жанровостилистической формы.

Из старых записей. Ахматова

Этой весной я встретилась у Гуковских с Ахматовой. У нее дар совершенно непринужденного и в высокой степени убедительного величия. Она держит себя, как экс-королева на буржуазном курорте...

Ахматова явно берет на себя ответственность за эпоху, за память умерших и славу живущих. Кто не склонен благоговеть, тому естественно раздражаться, — это дело исторического вкуса. Ахматова сидит в очень спокойной позе и смотрит на нас прищурившись, — это потому, что наша культура ей не столько непонятна, сколько не нужна. Не стоит спорить о том, нужна ли она нашей культуре, поскольку она является составной ее частью. Она для нас исторический факт, который нельзя аннулировать...

Секрет житейского образа Ахматовой и секрет ошеломляющего впечатления, которое этот образ производит, состоит в том, что Ахматова обладает системой жестов. То есть ее жесты, позы, мимическое движение губ неслучайны и, как все конструктивное, доходят до сознания зрителя. Современный же зритель-собеседник не привык к упорядоченной жестикуляции и склонен воспринимать ее в качестве эстетического эффекта.

Что же касается Ахматовой, натолкнувшей меня на все эти соображения, то ее жесты помимо упорядоченности отличаются немотивированностью. Движения рук, плеч, рта, поворот головы — необыкновенно системны и выразительны, но то именно, что они выражают, остается неузнанным, потому что нет жизненной системы, в которую они были бы включены. Перед нами откровенное великолепие, не объясненное никакими социально-бытовыми категориями.

(Л. Гинзбург)

Автор ничего не говорит о поэтическом творчестве Ахматовой, не анализирует стихийно читатель видит поэта. Каким образом этого удается достичь автору? В чем своеобразие точки зрения автора эссе?

Проанализируйте язык произведения и невербальные средства общения в речевом поведении Ахматовой.

  Напишите свой вариант мини-эссе с учетом жанрово-стилистической формы.

Задание 26. Вы уже знаете, что одним из самых распространенных жанрово-стилистических форм эссе-является художественная зарисовка. Как правило, это лирическая миниатюра, передающая чувства и переживания автора. Эссе — художественную зарисовку Т. Толстой можно назвать нелирической миниатюрой. Как вы думаете, почему? Прочитайте и проанализируйте эссе.

  В чем его особенность? Каков предмет речи и индивидуально-авторская интерпретация? В круг каких конкретных ассоциаций вводит своего читателя автор, какой это создает эффект? Находит ли это отражение в названии эссе? Какие ассоциации оно вызывает у вас? Каков образ автора этого произведения?

Художник может обидеть каждого

Патриаршие пруды, какими мы их знали, приходят к концу. Если вы хотели там погулять — гуляйте скорее: ударная волна увековечивания докатилась и до Прудов. Распоряжением московских властей там будет установлен памятник Булгакову. Все началось душным майским вечером 1929 года... Боги, боги мои!

Писатель Булгаков, Михаил Афанасьич, уже увековечил себя самым замечательным образом: нерукотворным. Феномен народной тропы в случае с Булгаковым сказался в полной мере: наш таинственный народ торит свою тропку там, где хочет, а не там, где ему указывают. К Лермонтову, например, нипочем не торит. Может, не читал. Тургенева немножко знает, и даже производит конфету «Му-Му» с картинкой коровы, — как если бы Герасим утопил теленка. Гоголя в упор не видит, — должно быть, оттого, что сам является его персонажем. Но Михаил Афанасьич, писатель мистический, поразил народ в самое сердце, причем не всем собранием сочинений, а именно и исключительно романом «Мастер и Маргарита». И не столько страницами о Христе и Пилате, сколько описанием нечистой силы, избравшей для посещения Москву и натворившей там черт-те чего. Кто хоть раз сидел с нашим народом на лавочке, согласится, что черти, домовые, ведьмы, барабашки и лешие ближе и понятней простому человеку: он с ними живет, он об них спотыкается, они у него мелкие вещи воруют, а Христос — это сложно, это туманно, это узурпировано начальством, это TB-Центр и перегороженное движение по Волхонке.

Стоило мистическому роману попасть в народные руки, как Патриаршие пруды, бывшие дотоле мирным местом прогулок, немедленно, раз и навсегда, необратимо сделались местом также мистическим, культовым. Обычный милый уголок города, попав в зону литературной радиации, незримо преобразился. У радиации, как известно, нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, — одно воздействие... Вот на этой аллее «соткался из воздуха прозрачный гражданин престранного вида», — именно на этой, а не на той. Вот на этой скамейке сидели Берлиоз с поэтом Бездомным. Вон там был ларек «Пиво и воды», а тут турникет, а здесь Аннушка пролила подсолнечное масло. Посвященный видит все это, образы ткутся из воздуха, населяют тенистую аллею. Это и есть нерукотворный памятник.

Но Общественный совет при мэре Москвы по проблемам формирования градостроительного и архитектурно-художественного облика города (длинный-то какой) не верит в нерукотворность и решил вложить административные персты в незримые раны Распятого и его Певца. Совет подумал: вроде тут вот все оно и клубилось, коты эти с грибами, клетчатые черти, — чой-то ничего не видно? — и заказал, чтоб было видно. Плоть от народной нашей плоти, Совет при мэре тоже запанибрата с нечистью и потому, объявив конкурс на лучший проект памятника Булгакову, не стал никак обосновывать свое решение установить памятник не где-нибудь, а именно здесь — «на Патриарших прудах, вблизи павильона».

Восплачем, кстати, о судьбе скульптора, тяжела его доля. Душа у него, может быть, рвется лепить зайцев, а конкурс — на деда Мазая. Руки чешутся изваять голых баб — а бабы не кормят, кормит Ильич, или же Пушкин какой — и вот дважды в столетие, к годовщинам рождения и смерти, топчет и душит скульптор свою пугливую летучую музу, и, погрузивши руки в шамот, с понятной ненавистью лепит и лепит ненавистные, заказные бакенбарды.

Он же тоже есть хочет, скульптор-то. Он же тоже смотрит на освещенные витрины с жареными курами печальными карими глазами собаки Павлова.

И вот двенадцать человек (число мистическое, но и задумка обязывает) откликнулись на зов трубы Совета при мэре. Двенадцать апокрифов под шифрами были представлены в помещении Российской Академии всяких художеств и сопровождены «пояснительными записками». Скульпторам мало показалось написать в записках: «тут я думаю поставить столб с развевающимися простынями, а из простыней чтоб свисала лепеха, и в ней профиль писателя», или: «я развешу там- сям отрезанные головы», или же: «на бережку будет большой наклонный зеркальный треугольник. К нему одними задними ножками крепится кресло с А. Н. Островским, что у Малого театра, но считается как Булгаков». Нет, скульпторы пошли одолжились у соседних муз и вылепили тексты, мутные как по форме, так и по содержанию. «Мастер и Маргарита» — один из немногих романов, одухотворяющий на изобразительное творчество». «Сатана-Воланд, этот человекоубийца от Начала, осуществивший Божественную функцию в окружении бесовской свиты, стоит в центре сегмента земного шара». «Булгаков в пяти измерениях: три пространства + время + собственно булгаковское. Неустойчивое равновесие! Устойчивое неравновесие!»

Поэтика сопроводиловок — смесь темного бормотания газеты «Завтра» со шпаргалками двоечника — толкает на нехорошие мечтания: чтобы прием в Академию сопровождался обязательным усекновением языка. Ведь если слепые лучше слышат, то, может быть, немые лучше ваяют?.. Один из памятников — боги, боги мои! — представляет собой бесконечно длинные, длиннее дядистепиных, брюки, сами по себе стоящие на подставке, а над брюками — скрещенные на несуществующей груди руки... Видна рука (или нога?) профессионала: к конкурсу допущены лишь «профессиональные (дипломированные) скульпторы, художники и дизайнеры, имеющие опыт работы по созданию произведений скульптуры и монументального искусства, лицензированные архитекторы». Сунься какой нелицензированный Пракситель — отлуп. Постучись безвестные молоденькие студенты, озаренные свежей мыслью, — пинка молокососам! «Мы кошкины племя-я-я-янни- ки!» — «Вот я вам дам на пряники!.. У нас племянников не счесть, и все хотят и пить и есть!»

Гуляйте же, гуляйте напоследок по Прудам, смотрите на них с улыбкою прощальной, покажите детям, пусть запомнят. «Демонтировать павильон под ансамбль Булгакова, — мечтает зодчий,— затея соблазнительная, но почти неосуществимая. Значит, вода». Значит — прощай, вода! Звери алчные, пиявицы ненасытные, что горожанину вы оставляете? Воздух! один только воздух!.. Уже не протолкнуться по Арбату, не проехать мимо Манежа, подрыт Александровский сад, узкой калиточкой стали Никитские ворота, Кинг-Конг навис над Замоскворечьем; что бы еще украсить? Кремль? — срыть его, сровнять с землей, населить персонажами сна Татьяны! Перекрыть движение по всей Москве, выгнать всех приезжих, да и москвичей заодно, и пущай скачут по всей столице петры да медведи, нострадамусы да кикиморы, пусть из каждой подворотни скалится наше размножившееся все. Спорить с этим, протестовать, говорят нам, — бесполезно.

Но воздух пока свободен. И свободно пока летают по нему народные мстители — голуби. Посидев на головах увековеченных, они, конечно, свободно, обильно и наглядно выразят свое отношение к проектам Российской академии художеств.

Летите, голуби!

(Т. Толстая)

Задание 27. Прочитайте эссе «Благодарность книгам» классика австрийской литературы, писателя XIX века Стефана Цвейга. Ответьте на вопросы: каковы особенности стиля и манеры изложения автора эссе? Какие чувства он выражает? Как бы вы определили жанр этого произведения? Какие средства художественной выразительности использует автор? Маркируйте их по ходу чтения.

Благодарность книгам

Они здесь — ожидающие, молчаливые. Они не толпятся, не требуют, не напоминают. Будто погруженные в сон, безмолвно стоят они вдоль стены, но имя каждой смотрит на тебя подобно отверстому оку. Когда ты пробегаешь по ним взглядом, касаешься руками, они не кричат тебе умоляюще вслед, не рвутся вперед. Они не просят. Они ждут, когда ты откроешься им сам, и лишь тогда они открываются тебе. Сначала тишина: вокруг нас, внутри нас. И наконец, ты готов принять их — вечером, отринув заботы, днем, устав от людей, утром, очнувшись от сновидений. Под их музыку хочется помечтать. Предвкушая блаженство, подходишь к шкафу, и сто глаз, сто имен молча и терпеливо встречают твой ищущий взгляд, как рабыни в серале взор своего повелителя — покорно, но втайне надеясь, что выбор падет на нее, что наслаждаться будут только ею. И когда твои пальцы, как бы подбирая на клавиатуре звуки трепещущей в тебе мелодии, останавливаются на одной из книг, она ласково приникает к тебе — это немое, белое создание, волшебная скрипка, таящая в себе все голоса неба. И вот ты раскрыл ее, читаешь строчку, стих ... и разочарованно кладешь обратно: она не созвучна настроению. Движешься дальше, пока не приблизишься к нужной, желанной, и внезапно замираешь: твое дыхание сливается с чужим, будто рядом с тобой любимая женщина. И когда ты подносишь к лампе эту счастливую избранницу, она словно озаряется внутренним светом. Колдовство свершилось, из нежного облака грез возникает фантасмагория, и твои чувства поглощает беспредельная даль.

Где-то слышится тиканье часов. Но не часами измеряется это ускользнувшее от самого себя время, здесь ему иная мера; вот книги, которые странствовали многие века, прежде чем наши губы произнесли их имя, вот — совсем юные, лишь вчера увидевшие свет, лишь вчера порожденные смятением и нуждой безусого отрока, но все они говорят на магическом языке, все заставляют сильнее вздыматься нашу грудь. Они волнуют, но они и успокаивают, они обольщают, но они и унимают боль доверившегося сердца. И незаметно для себя ты погружаешься в них, наступает покой и созерцание, тихое парение в их мелодии, мир по ту сторону мира.

О вы, чистые мгновения, уносящие нас из дневной суеты, о вы, книги, самые верные, самые молчаливые спутники, как благодарить вас за постоянную готовность, за неизменно ободряющее и окрыляющее участие!

В мрачные дни душевного одиночества, в госпиталях и казармах, в тюрьмах и на одре мучений — повсюду вы, всегда на посту, дарили людям мечты, были целебной каплей покоя для их утомленных суетой и страданиями сердец! Кроткие магниты небес, вы всегда могли увлечь в свою возвышенную стихию погрязшую в повседневности душу и развеять любые тучи с ее небосклона. Крупицы бесконечности, молча выстроившиеся вдоль стены, скромно стоите вы в нашем доме. Но едва лишь рука освободит вас, сердце прикоснется к вам, как вы отворяете нашу земную обитель, и ваше слово, как огненная колесница, возносит нас из тесноты будней в простор вечности...

(С. Цвейг)

Задание 28. Прочитайте эссе Владимира Набокова «Кэмбридж». Ответьте на вопросы и выполните задания: почему, несмотря на кажущуюся близость, эту работу нельзя назвать очерком или путешествием? Как заголовок отражает одно из свойств жанра? Проанализируйте композицию эссе (как перекликаются первые три предложения текста и последнее?). Промаркируйте художественные средства, используемые автором эссе.

Кэмбридж

  Есть милая поговорка: на чужбине и звезды из олова. Не правда ли? Хороша природа за морем, да она не наша и кажется нам бездушной, искусственной. Нужно упорно вглядываться, чтобы ее почувствовать и полюбить; а сперва оранжерейным чем-то веет от чуждых деревьев, и птицы все на пружинках, и заря вечерняя не лучше сухонькой акварели. С такими чувствами въезжал я в провинциальный английский городок, в котором, как великая душа в малом теле, живет гордой жизнью древний университет. Готическая красота его многочисленных зданий (именуемых колледжами) стройно тянется ввысь; горят червонные циферблаты на стремительных башнях; в проемах вековых ворот, украшенных лепными гербами, солнечно зеленеют прямоугольники газона; а против этих самых ворот пестреют выставки современных магазинов, кощунственные, как цветным карандашом набросанные рожицы на полях вдохновенной книги.

Взад и вперед по узким улицам шмыгают, перезваниваясь, обрызганные грязью велосипеды, кудахтают мотоциклы и, куда ни взглянешь, везде кишат цари города Кэмбриджа — студенты: мелькают галстухи наподобие полосатых шлагбаумов, мелькают необычайно мятые, излучистые штаны, всех оттенков серого, начиная с белесого, облачного и кончая темно-сизым, диким, — штаны, подходящие на диво под цвет окружающих стен.

По утрам молодцы эти, схватив в охапку тетрадь и форменный плащ, спешат на лекции, гуськом пробираются в залы, сонно слушают, как с кафедры мямлит мудрая мумия, и, очнувшись, выражают одоб- ренье свое переливчатым топаньем, когда в тусклом потоке научной речи рыбкой плеснется красное словцо. После завтрака, напялив лиловые, зеленые, синие куртки, улетают они, что вороны в павлиньих перьях, на бархатные лужайки, где до вечера будут щелкать мячи, или на реку, протекающую с венецианской томностью мимо серых, бурых стен и чугунных решеток, — и тогда Кембридж на время пустеет: дюжий городовой зевает, прислонясь к фонарю, две старушонки в смешных черных шляпах гагакают на перекрестке, мохнатый пес дремлет в ромбе солнечного света... К пяти часам все оживает снова, народ валом валит в кондитерские, где на каждом столике, как куча мухоморов, лоснятся ядовито-яркие пирожные.

Сижу я, бывало, в уголке, смотрю по сторонам на все эти гладкие лица, очень милые, что и говорить, — но всегда как-то напоминающие объявления о мыле для бритья, и вдруг становится так скучно, так нудно, что хоть гикни и окна перебей...

Между ними и нами, русскими, — некая стена стеклянная; у них свой мир, круглый и твердый, похожий на тщательно расцвеченный глобус. В их душе нет того вдохновенного вихря, биения, сияния, плясового неистовства, той злобы и нежности, которые заводят нас бог знает в какие небеса и бездны; у нас бывают минуты, когда облака на плечо, море по колено, — гуляй, душа! Для англичанина это непонятно, ново, пожалуй, заманчиво. Если, напившись, он и буянит, то буянство его шаблонно и благодушно, и, глядя на него, только улыбаются блюстители порядка, зная, что известной черты он не переступит. А с другой стороны, никогда самый разухабистый хмель не заставит его расчувствоваться, оголить грудь, хлопнуть шапку оземь... Во всякое время —  откровенности коробят его. Говоришь, бывало, с товарищем о том, о сем, о скачках и стачках, да и сболтнешь по простоте душевной, что вот, кажется, всю кровь отдал бы, чтобы снова увидеть какое-нибудь болотце под Петербургом, — но высказывать мысли такие непристойно; он на тебя так взглянет, словно ты в церкви рассвистался.

Оказалось, что в Кэмбридже есть целый ряд самых простых вещей, которых по традиции студент делать не должен. Нельзя, например, кататься по реке в гребной лодке, — нанимай пирогу или плот; не принято надевать на улице шапку — город-де наш, нечего тут стесняться; не полагается здороваться за руку, — и не дай бог при встрече поклониться профессору: он растерянно улыбнется, пробормочет что-то, споткнется. Немало законов таких, и свежий человек нет-нет да и попадет впросак. Если же буйный иноземец будет поступать все-таки по- своему, то сначала на него подивятся — экий чудак, варвар, — а потом станут избегать, не узнавать на улице. Иногда, правда, подвернется добрая душа, падкая на зверей заморских, но подойдет она к тебе только в уединенном месте, боязливо озираясь, и навсегда исчезнет, удовлетворив свое любопытство. Вот отчего подчас тоской набухает сердце, чувствуя, что истинного друга оно здесь не сыщет. И тогда все кажется скучным, — и очки юркой старушки, у которой снимаешь комнату, и сама комната с ее грязно-красным диваном, угрюмым камином, нелепыми вазочками на нелепых полочках, и звуки, доносящиеся с улицы, — крик мальчишек-газетчиков: пайпа! пайпа!..

Но ко всему привыкаешь, подлаживаешься, учишься в чуждом тебе подмечать прекрасное.

Блуждая в дымчатый весенний вечер по угомонившемуся городку, чуешь, что, кроме пестряди и суеты жизни нашей, есть в самом Кэмбридже еще иная жизнь, жизнь пленительной старины. Знаешь, что ее большие, серые глаза задумчиво и безучастно глядят на выдумки нового поколения, как глядели сто лет тому назад на хромого, женственного студента Байрона и на его ручного медведя, запомнившего навсегда родимый бор да хитрого мужичка в баснословной Московии.

Промахнуло восемь столетий: саранчой налетели татары; грохотал Иоанн; как вещий сон, по Руси веяла смута; за ней новые цари вставали золотыми туманами; работал Петр, рубил сплеча и выбрался из лесу на белый свет; — а здесь эти стены, эти башни все стояли, неизменные, и все так же, из году в год, гладкие юноши собирались при перезвоне часов в общих столовых, где, как ныне, лучи, струясь сквозь расписные стекла высоких окон, обрызгивали плиты бледными аметистами, — и все так же перешучивались они, юноши эти, — только, пожалуй, речи были бойчее, пиво пьянее...

Я об этом думаю, блуждая в дымчатый весенний вечер по затихшим улицам. Выхожу на реку. Долго стою на выгнутом жемчужносером мостике, и поодаль мостик такой же образует полный круг со своим отчетливым, очаровательным отражением. Плакучие ивы, старые вязы, празднично пышные каштаны холмятся там и сям, словно вышитые зелеными шелками по канве поблекшего, нежного неба. Тускло пахнет сиренью, тиневеющей водой... И вот по всему городу начинают бить часы... Круглые, серебряные звуки, отдаленные, близкие, проплывают, перекрещиваясь в вышине и на несколько мгновений повиснув волшебной сеткой над черными, вырезными башнями, расходятся, длительно тают, близкие, отдаленные, в узких, туманных переулках, в прекрасном вечернем небе, в сердце моем... И, глядя на тихую воду, где цветут тонкие отражения — будто рисунок по фарфору, — я задумываюсь все глубже, — о многом, о причудах судьбы, о моей родине и о том, что лучшие воспоминания стареют с каждым днем, а заменить их пока еще нечем...

(В. Набоков)

Задание 29. Прочитайте эссе двух современных авторов — Виктора Ерофеева «Don't complain значит не жалуйся» и Евгения Чернова «Березка».

Don't complain значит не жалуйся

Я никогда не любил Север, тем более Крайний, мне и в Москве хватает холодов, но уломал приятель, энтузиаст полярных сияний, и мы поехали — на край земли, на самую северную точку Европы, Норд Кап. И там, в Норвегии, у черта на рогах, я неожиданно для себя влюбился, причем, казалось бы, в полную ерунду — в дерево. Причем даже не в конкретное дерево, а в породу дерева. Так, наверное, в начале XX века студенты-недоучки влюблялись в пролетариат. Стыдно признаться, но я влюбился в национальный символ — не Норвегии, а России. Я от этого символа всегда держался в стороне, просто потому что меня от него воротило, он был везде и во всем, от букваря до Сандуновской бани. Угадайте с трех раз. Ну, понятно, береза. Как меня угораздило? Мы выехали из Хельсинки на мини-автобусе и поехали прямо по меридиану наверх, за полярный круг, через Лапландию, на берег Ледовитого океана. В Хельсинки было жарко, финны дули пиво, природа распарилась: цвели рододендроны, как будто на юге. Но чем выше мы поднимались по карте, тем строже становились растения. Началась игра на выносливость. Сначала сошли с дистанции, как сходят уставшие бегуны, легкомысленные лиственные породы вроде лип и тополей. Дуб, несмотря на всю свою кряжистость, тоже долго не выдержал — выбежал из поля зрения. Олени сменили лосей, как на дорожных знаках, так и в жизни. За полярным кругом все оставшиеся деревья резко уменьшились в росте. В полях цвел король московских помоек — лиловый иван-чай. Из лиственных пород остались малорослые осины и березы. Затем, как по команде, все деревья покрылись мхом. Мы ехали через топи, мелкие золотые прииски, в деревенских ресторанах кормили медвежатиной. Солнце перестало заходить. Начался сплошной бурелом. В полосе бурелома пропали осины, ближе к тундре исчезли сосны. Исчезли также и сауны — мы переехали финско-норвежскую границу, а норвежцы саун не любят. Два инвалида, сидя на стуле возле флага, изображали из себя пограничников. После границы из деревьев остались только елки да березы. Елки стояли худые, ощипанные, а березы переродились: превратились в березовый кустарник, стволы искривились, стали коричневыми, с жилистыми кулачками. Они росли вдоль безупречной шоссейной дороги, идущей по вечной мерзлоте, и вокруг темно-красных домов норвежских крестьян, на окнах которых висели лампы на случай будущей полярной ночи. Наконец мы выехали к фьордам океана, к светлым пляжам с плоскими камнями, к воде цвета рассеянных близоруких зеленых глаз. Косо светило солнце — было за полночь. Июльский арктический ветер дул такой, что сносило с ног. Наутро ветер поутих, я пошел вдоль скал к океану. И в расселинах я увидел карликовые березы. Они победили — никаких прочих елок больше не было и в помине. Они, казалось, не росли на одном месте, а ползли по-пластунски, минуя нерастаявшие островки летнего снега, к земному пределу. При этом они пахли. Но как! Они пахли так, как будто пели во весь голос, на все побережье, на всю арктическую ивановскую. Березовый воздух был сильнее праздничного церковного елея. Тут я понял, что — все: я влюбляюсь. Я влюбляюсь в карликовые деревья, которые живут и не жалуются. Я не знаю ни одной страны, где бы так много жаловались на жизнь, как в России. Начиная с вопроса «как дела?» и кончая расспросами более тонкого свойства, в ответ получаешь целые грозди жалоб — на власти, здоровье, погоду, отцов и детей, друзей, войну и мир, самих себя. В России жалуются, скорее всего, потому, что люди у нас слабее обстоятельств. Так почему бы нашим мужчинам не позаимствовать зарубежный опыт норвежских карликовых уродок? Их не заела арктическая среда. Не знакомые с англо- американским кодексом чести, они существуют согласно его положению: don’t explain, don’t complain (не оправдывайся, не жалуйся). В общем, живите, как эти березы.

(В. Ерофеев)

Березка

Случилось так, что, приехав на республиканское совещание по краеведению, мы, люди, битые возрастом, с клочками седых волос, с печальными лысинами, оказались без гостиницы — ее захватили кооператоры и наотрез отказались освобождать. Вот и разместили нас где придется. Я попал в тесную комнатку общежития строителей, и со мною вместе — высокий сухопарый человек с выражением лица то ли болезненным, то ли тоскующим. Звали его Александром Григорьевичем, был он из Москвы и сразу же заявил, словно оправдался: в командировку поехал добровольно — очень захотелось ему взглянуть, жива ли еще провинция, а если вдруг и природа сохранилась, то получится, словно побывал на даче большой и индустриальной.

Вечером будем пить травы, — сказал Александр Григорьевич. — Целебную смесь привез.

Но потом стихия всевозможных мероприятий развела нас в разные стороны. К вечеру пошел дождь, глина, покрывавшая тротуары, вспухла, стала липкой, и трудно было убедить себя, что у природы нет плохой погоды. И еще — ветер, наверное, сменил направление. Когда мы собрались в своей комнате, из всех оконных щелей на нас несло будь здоров! Как в поезде!

— Просто жуть! — сказал Александр Григорьевич, доставая из спортивной сумки тапочки. — Один раз так же попал в историю, в Кельне. Казалось бы, такая цивилизация, но вот простудился, — и он пнул со злостью старенький засаленный стул...

— А какая разница: Нью-Йорк или Рязань? Сквозняк есть сквозняк. А насморк тем более. В ответ на эти слова Александр Григорьевич испытующе взглянул в мою сторону.

— А вы знаете, эта мысль все сильнее стучит в моих висках. Если продолжить вашу аналогию, то можно прийти к выводам. Допустим, труд есть труд, отдых есть отдых, в какой бы части света это ни совершалось. Так?

— Видимо, так.

— Или взять что попроще: атмосфера, вода... Вода — река — лес. Лес, я надеюсь, вы не станете отрицать?

— Нет.

— Значит, лес: елка — ольха — береза. И везде все одинаковое. Выходит, среда обитания, по сути, без различий.

— Выходит, только вот березку вывел бы...

— А почему березку, а не ольху? Не дуб, не граб, не кудрявую ветлу?

— Кудрявая у нас березка.

— A-а, вот-вот... Вот и вы, как все. Бе-ерезка-а у родимого крыль- ца-а, — протянул Александр Григорьевич с неожиданной иронией и злой, какой-то знакомой, интонацией. — Неужели современный цивилизованный человек верит в этот миф? Начнем с того, что никто никакого родного крыльца не помнит. А березу — тем более. Из детства помнят другое... Я даже затрудняюсь это доходчиво объяснить, но другое... В любом случае общие ощущения добра, допустим, и зла. Но добро и зло одинаково и у нас, и у них. Это как поцелуй матери.

Я хотел промолчать: нет начала, а теперь и нет конца этим разговорам. И, чтобы отвлечься, подумал: правильно пишут в газетах — столичные жители превращаются в особую человеческую разновидность: много думают о себе, готовы браться за любое, даже незнакомое дело. Но самое главное: потеряли веру — не верят ни во что! — впрочем, это, наверное, сказано слишком сильно.

Сколько помню себя — все в городе живу, тоскую без асфальта, без этой пестрой выматывающей уличной круговерти. И тем не менее! И березку-то вижу от случая к случаю. Но неведомая сила, сокрытая в этом образе, — поднимает душу и наполняет верой. Именно так. С кровью дано. И, как видно, не только мне.

— А вот, кстати, Александр Григорьевич, русские за рубежом не приживаются. Спят и видят березку.

— Тоже мне скажете, — отозвался он с недоверчивостью.

— Точно, точно, тут даже и спорить бессмысленно.

Александр Григорьевич задумался, но вот лицо его просветлело.

— Тогда должен вам сказать следующее: если тоскуют, а по ночам видят какое-нибудь дерево — значит, не сумели как следует устроиться.

(Е. Чернов)

Определите тему каждого эссе.

  • Какие объекты внимания писателей совпадают? Как рассматривается в эссе предмет? Каково резюме каждого из авторов?

• Отражают ли заголовки в полной мере содержание прочитанного?

  • Найдите образы, аналогии, ассоциации, к которым прибегают авторы эссе.

Задание 30. Проанализируйте сочинения, в которых предпринята попытка написать в жанре эссе. Соблюдены ли в них жанровые и композиционные особенности? Как бы вы оценили язык, композицию и стиль сочинения, выражение авторской позиции, оригинальность сочинения, использование разнообразных изобразительно-выразительных средств? Какие советы вы могли бы дать авторам этих работ?

Мир Шолохова

Удивительное имя в литературе: Шолохов. Читаю его рассказы и поражаюсь: сколько лирической теплоты в описании суровой, жесткой действительности!

Мне никогда не нравились произведения на военную тему, поэтому рассказ «Судьба человека» я открывала неохотно. Но уже через пару страниц трудно было оторваться: так захватил меня сюжет и история повествования.

Краткий пересказ содержания, как безвкусное блюдо, не дает того эффекта гурману-читателю, как прочтение каждой строки, сохраняющее еще долго их послевкусие ... Поражаешься точности и уместности, образности и выразительности каждого слова! Чего стоят эмоции в сцене прощания Андрея Соколова с женой! Он разозлился, оттолкнул ее, о чем потом жалел всю жизнь. Таких сцен в рассказе много, и это делает его ярким, неповторимым и незабываемым.

Мир шолоховских героев уникален. Я бросаюсь в него, как в океан литературных впечатлений, и погружаюсь на самую глубину: «Тихий Дон». Галерея женских образов волнует душу, заставляет трепетать сердце. Аксинья манит призывным взглядом, во взгляде Натальи — боль и затаенная женская обида. Образы казачек сменяются портретами казаков разного возраста, среди которых самый яркий — Григорий Мелехов. Невольно чувствуешь обаяние и глубину переживаний персонажа, разрываемого трагическими обстоятельствами любви и войны.

Долгое время Гражданская война была окутана ореолом подвига и романтики. Шолохов — один из тех писателей, кто заговорил о ней как о величайшей трагедии, повлекшей тяжелые последствия. Главное в жизни, утверждает писатель, — человечность, доброта, а не классовая ненависть и жестокость. Лозунгом звучат его слова: «В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата!» Актуальность этих строк трудно оспорить: они бессмертны, как герои мира Шолохова.

О Печорине

Никогда еще я не встречала в литературе столь противоречивого героя, каким предстает передо мной Григорий Александрович Печорин. Возможно, это от того, что мой литературный опыт сравнительно невелик, и на самом деле персонажей таких множество, а может быть, он действительно герой исключительный среди множества.

Первая моя встреча с Печориным случилась со слов добродушного Максима Максимыча, старого служаки штабс-капитана, который с отцовской любовью и теплотой вспоминает о Григории Александровиче. Чего нельзя сказать о самом Печорине, как мне показалось, беспричинно холодном и равнодушном, словно глыба льда. Читая первые главы, я была настроена решительно отрицательно против Печорина: отчего он так эгоистичен и жесток с бедной девушкой Бэлой? Почему равнодушен к давнему знакомому Максиму Максимычу? Поведение этого самонадеянного молодого человека достойно осуждения и критики. Но открыв дневник героя, поражаешься ходу его мысли и видишь обратную сторону медали, соглашаясь с автором: «Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь — и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви...».

Печорин — это один из тех героев, которые поначалу не нравятся и вызывают негативные эмоции, но потом мы невольно привязываемся к нему, по-дружески сочувствуем и сопереживаем. Мы привыкли судить о человеке по поступкам, но почти никогда не задумываемся об обстоятельствах и не принимаем во внимание весь облик человека, который совершил их.

Уроки памяти

Первый класс. Урок рисования. Мальчишки рисуют войну. Рисуют старательно. Воодушевленно. У кого-то на альбомном листе — пылающий танк, у кого-то подбитый самолет, стремительно приближающийся к земле. Вот юная санитарка, совсем девочка, перебинтовывает голову раненого бойца, а он улыбается ей ободряюще, ласково, словно произносит: «Ничего, дочка, прорвемся!» ...

Вот привал, солдаты занимаются своими делами: кто-то пишет письмо домой, кто-то внимательно осматривает оружие, кто-то спит. Что ж, привал на то и привал.

А это, пожалуй, самые многочисленные рисунки о войне — День Победы. Рисунки-открытки, на которых так много радости и света, цветов и улыбок. И, разумеется, салют. Торжественные многоцветные искры разлетаются по весеннему небу так убедительно, что становится ясно любому: именно эти рисунки главные, самые важные. И без комментариев, без объяснений ясно, что хотят сказать юные художники.

Первый класс. Урок рисования. Мальчишки рисуют войну.

Идет время, дети растут, их интересы меняются, но война остается для них увлекательным приключением, романтикой, героической авантюрой. Неизменно одно: уверенность в победе, в том, что «наши победят».

А что такое война на самом деле? ... Это блокадный Ленинград, когда желание выжить становится долгом, долгом перед собой, родными, близкими, перед страной. Выжить не только затем, чтобы просто жить, а затем, чтобы приносить пользу Родине. И неважно, что немцы несколько раз объявляли город оккупированным, неважно, что голод и страх стальным кольцом сжимают сердце... Главное — Ленинградская земля не для врага, поэтому все верят в последний день блокады. Он наступит. Обязательно наступит. Этот мирный день.

Война — это безымянная высота, которую надо защитить любой ценой. Даже ценой собственной жизни. До последней капли крови. Как это делали защитники Сталинграда.

...Вспоминать или не вспоминать о Великой Отечественной — дело каждого, личный выбор любого из нас. Радоваться жизни и получать положительные эмоции, разумеется, дело хорошее. Но я точно знаю одно — как только мы, нынешнее поколение, забудем о Второй мировой, равнодушно отвернемся от ее участников, погибших, умерших от ран или ныне живущих, выпустим из памяти все важные военные вехи, безучастно пройдем мимо памятников героям, присядем на парапет у Вечного огня с бутылкой пива или кока-колы, я точно знаю, что тогда история повторится, и фашизм сумеет поднять голову. Насколько высоко — зависит от нас. Зависит от нас, от нашей совести и нашей памяти.

А пока... Первый класс. Урок рисования. Мальчишки рисуют войну. Рисуют старательно. Воодушевленно. И хочется верить в то, что, пока они рисуют героев и праздничный салют, мы будем жить под мирным небом.

Рисуйте, мальчишки, победу!

Так ли тих «Тихий Дон»?

Однако Шолохов — необыкновенный писатель. Подумать только: роман о крупных исторических событиях ему дало название великой реки!

«Тихий Дон» ... В нем война, революция, классовые схватки, беспощадный террор, океан горьких слез, великие надежды и отчаянные разочарования... Это заставляет содрогаться, сжимать кулаки, негодовать, вопрошать...

Тихий Дон. А тихий ли?

Уже с первых страниц сомневаешься в этом определении. Настоящая человеческая драма разыгрывается в станице Вешенской. Стоит только вспомнить запретную любовь Григория Мелехова и Аксиньи, или попытку самоубийства Натальи от неразделенной любви. Кровавые баталии кипят на донских берегах. Две правды сталкиваются в своем противоречивом единоборстве. Сражаются до пота и крови в жестокой неразберихе войны вольные казаки.

...Будто опьяненный степным запахом и бескрайним простором, лечу к тихому Дону. Останавливаюсь у самого края крутого берега. Останавливаюсь, пораженный мощью и силой, величием и зачарованной красотой реки, прозванной в народе по-семейному Доном-батюшкой. Тихо. Да, действительно тихий. Тихий Дон. В ней, в тишине, источник силы, величия и огромных перемен. Ее надо почувствовать, как-то по- иному, по-шолоховски, что ли, как когда-то почувствовал Григорий и примирился со своей землей, домом, людьми и самим собой.

Тишина у настоящего художника не застывшая субстанция. У Шолохова она то тревожная в преддверии наступающих перемен, то гнетущая, ищущая ответы на самые важные вопросы, то зловещая, предрекающая трагический исход, то безмятежная, навеянная теплым воспоминанием о доме, вольных лугах и бесконечно дорогой земле... Но всегда исцеляющая. Она лечит души людей, утоляет печаль, заглушает тревогу, вселяет надежду.

Читаю роман и невольно сравниваю лихих донцов с современными казаками. И в этом сравнении последние, увы, проигрывают: не в одежде, орденах и медалях слава воинская, не в патриотических декларациях и призывах беречь, мол, и укреплять родину и традиции, а в безмерной преданности родной земле, за которую жизнь отдать — дело чести. Воинская доблесть и слава — не просто красивые слова, а служение и дело всей жизни.

Поражает сходство событий прошлого, шолоховского, и настоящего. Панорама кровавой гражданской войны, когда «брат на брата», и братоубийственная война на юго-востоке Украины — Донбассе. Символичны переклички даже в названиях мест сражений — Дон-басс, Дон- батюшка. Случайность?.. А может, знак?.. Сын против отца, друг против друга — кто прав? Кто виноват? А есть ли эти правые? Потому как в самой войне нет ни логики, ни смысла, ни правды.

Донести правду «Тихого Дона» до людей готовится российское кино. К юбилею Шолохова выходит новая телеэкранизация известного романа. На фестивале «Окно в Европу» кинорежиссер Сергей Урсуляк так высказался о своей постановке: «Я не рассказываю про то, как пострадали казаки. Я рассказываю про то, как пострадали мы все. И как страшно, что мы в любой момент можем снова так пострадать...»

  ...И несет свои могучие тихие воды Дон-батюшка.

Задание 31. ПРОБА ПЕРА. Напишите сочинение-эссе, отразив в нем ваше видение какого-то вопроса, произведения искусства, творчества или личности поэта, писателя, известного человека (эссе-зарисовка, эссе-портрет и др.), — выберите свой предмет, объект речи. Подберите заголовок в традициях эссеистического жанра, в котором бы прочитывалась тема и ваша авторская позиция.

  1) Напишите сочинение-эссе на одну из предложенных ниже тем, используя текст «Жития Сергия Радонежского» и дополнительные источники, связанные с этим произведением древнерусской литературы:

  1) «О любви к родителям»; 2) «Жизнь как подвиг»; 3) «О жизненных испытаниях».

  2) Напишите сочинение-эссе на одну из предложенных тем (или предложите свою, авторскую): «Зажги свою свечу», «Горькой памяти свеча», «И оставить свой след на земле», «Уроки памяти», «Время отдавать долги», «Чисты их имена», «Живые страницы истории».

  Учитывайте наиболее характерные черты сочинения-эссе: сосредоточенность на личном, субъективном понимании предмета разговора; более свободная композиция, неожиданные переходы от одной мысли к другой, ассоциации, парадоксальные выводы, эмоциональные восклицания, риторические вопросы; использование изобразительно-выразительных средств языка; небольшой объем.