Методические рекомендации по подготовке к написанию итогового сочинения - Соколова Е.А. 2019

Тексты для итогового изложения

Еж

Раз шёл я по берегу нашего ручья и под кустом заметил ежа. Он тоже заметил меня, свернулся и затукал: тук-тук-тук. Очень похоже было, как если бы вдали шёл автомобиль. Я прикоснулся к нему кончиком сапога - он страшно фыркнул и поддал своими иголками в сапог.

Я кончиком сапога спихнул его в ручей. Мгновенно ёж развернулся в воде и поплыл к берегу, как маленькая свинья, только вместо щетины на спине были иголки. Я взял палочку, скатил ею ежа в свою шляпу и понёс домой.

Мышей у меня было много. Я слышал, что ёжик их ловит, и решил: пусть он живёт у меня и ловит мышей.

Положил я этот колючий комок посреди пола и сел писать, а сам уголком глаза всё смотрю на ежа. Недолго он лежал неподвижно: как только я затих у стола, ёжик развернулся, огляделся, туда попробовал идти, сюда, выбрал себе место под кроватью и там совершенно затих.

Когда стемнело, я зажёг лампу, и ёжик выбежал из-под кровати. Он, конечно, подумал на лампу, что это луна взошла в лесу: при луне ежи любят бегать по лесным полянкам.

И так он пустился бегать по комнате, представляя, что это лесная полянка.

Прочитав газету, я уронил её на пол, перешёл в кровать и уснул.

Сплю я всегда очень чутко. Слышу: какой-то шелест у меня в комнате. Чиркнул спичкой, зажёг свечу и только заметил, как ёж мелькнул под кровать. А газета лежала уже не возле стола, а посредине комнаты. Я оставил гореть свечу и сам не сплю, раздумывая: «Зачем это ёжику газета понадобилась?»

Скоро мой жилец выбежал из-под кровати - и прямо к газете; завертелся возле неё, шумел, шумел, наконец, ухитрился: надел себе как-то на колючки уголок газеты и потащил её, огромную, в угол.

Тут я и понял его: газета ему была как в лесу сухая листва, он тащил её себе для гнезда. И, оказалось, правда: в скором времени ёж весь обернулся газетой и сделал себе из неё настоящее гнездо. Кончив это важное дело, он вышел из своего жилища и остановился против кровати, разглядывая свечу- луну.

Взял я тарелку, поставил на пол, принёс ведро с водой и то налью воды в тарелку, то опять волью в ведро, и так шумлю, будто это ручеёк поплёскивает. «Пей», - говорю. Он и залакал.

Напился ёж, я говорю: «Давай спать». Лёг и задул свечу.

Вот не знаю, сколько я спал, слышу: опять у меня в комнате работа.

Зажигаю свечу, и что же вы думаете? Ёжик бежит по комнате, и на колючках у него яблоко. Прибежал в гнездо, сложил его там и за другим бежит в угол, а в углу стоял мешок с яблоками и завалился. Вот ёж подбежал, свернулся около яблок, дёрнулся и опять бежит, на колючках другое яблоко тащит в гнездо.

Так вот и устроился у меня жить ёжик.

448 слов (По М. Пришвину)

Живое пламя

Тётя Оля заглянула в мою комнату, опять застала за бумагами и, повысив голос, повелительно сказала:

- Будет писать-то! Поди проветрись, клумбу помоги разделать.

Тётя Оля достала из чулана берестяной короб. Пока я с удовольствием разминал спину, взбивая граблями влажную землю, она, присев на завалинку и высыпав себе на колени пакетики и узелки с цветочными семенами, разложила их по сортам.

- Ольга Петровна, а что это, - замечаю я, - не сеете вы на клумбах маков?

- Ну, какой из маков цвет! - убеждённо ответила она. - Цветом он всего два дня бывает. Для клумбы это никак не подходит, пыхнул и сразу сгорел. А потом всё лето торчит эта самая колотушка и только вид портит.

Но я всё-таки сыпанул тайком щепотку мака на самую середину клумбы. Через несколько дней она зазеленела.

- Ты маков посеял? - подступилась ко мне тётя Оля. - Ах, озорник ты этакий!

Неожиданно я уехал по делам и вернулся только через две недели. После жаркой, утомительной дороги было приятно войти в тихий старенький домик тёти Оли. От свежевымытого пола тянуло прохладой. Разросшийся под окном жасминовый куст ронял на письменный стол кружевную тень.

Подавая мне тяжёлую медную кружку с квасом, тётя Оля сказала:

- А маки твои поднялись, уже бутоны выбросили.

Я пошёл посмотреть на цветы. Клумба стояла неузнаваемой. По самому краю расстилался коврик, который своим густым покровом с разбросанными по нему цветами очень напоминал настоящий ковёр. На клумбе было много цветов. А в центре поднялись мои маки, выбросив навстречу солнцу три тяжёлых бутона.

Распустились они на другой день. Издали маки походили на зажжённые факелы с живыми, весело полыхающими на ветру языками пламени. Лёгкий ветер чуть колыхал, солнце пронизывало светом полупрозрачные алые лепестки, отчего маки то вспыхивали трепетно-ярким огнём, то наливались густым багрянцем. Казалось, что, стоит только прикоснуться - сразу опалят!

Два дня буйно пламенели маки. А на исходе вторых суток вдруг осыпались и погасли. И сразу на пышной клумбе без них стало пусто. Я поднял с земли еще совсем свежий, в капельках росы, лепесток и расправил его на ладони.

- Да, сгорел... - вздохнула, словно по живому существу, тётя Оля. - А я как-то раньше без внимания к маку-то этому. Короткая у него жизнь. Зато без оглядки, в полную силу прожита. И у людей так бывает.

Тётя Оля, как-то сгорбившись, вдруг заторопилась в дом.

Мне уже рассказывали о её сыне. Алексей погиб, спикировав на своём крошечном "ястребке" на спину тяжёлого фашистского бомбардировщика.

Я теперь живу в другом конце города и изредка заезжаю к тёте Оле. Недавно я снова побывал у неё. Мы сидели за летним столиком, пили чай, делились новостями. А рядом на клумбе полыхал большой ковёр маков. Одни осыпались, роняя на землю лепестки, точно искры, другие только раскрывали свои огненные языки. А снизу, из влажной, полной жизненной силы земли, подымались всё новые и новые бутоны, чтобы не дать погаснуть живому огню.

448 слов (По Е. И. Носову)

Учитель

Замечательный человек, встретившийся мне в начале жизненного пути, был Игнатий Дмитриевич Рождественский, сибирский поэт. Он преподавал в нашей школе русский язык и литературу, и поразил нас учитель с первого взгляда чрезмерной близорукостью. Читая, учитель приближал бумагу к лицу, водил по ней носом и, ровно бы сам с собою разговаривая, тыкал в пространство указательным пальцем: «Чудо! Дивно! Только русской поэзии этакое дано!»

«Ну, такого малохольненького мы быстро сшамаем!» - решил мой разбойный пятый «Б» класс.

Ан не тут-то было! На уроке литературы учитель заставил всех нас подряд читать вслух по две минуты из «Дубровского» и «Бородина». Послушав, без церемоний бросал, сердито сверкая толстыми линзами очков: «Недоросль! Под потолок вымахал, а читаешь по слогам!»

На уроке русского языка учитель наш так разошёлся, что проговорил о слове «яр» целый час и, когда наступила перемена, изумлённо поглядев на часы, махнул рукой: «Ладно, диктант напишем завтра».

Я хорошо запомнил, что на том уроке в классе никто не только не баловался, но и не шевелился. Меня поразило тогда, что за одним коротеньким словом может скрываться так много смысла и значений, что всё-то можно постичь с помощью слова и человек, знающий его, владеющий им, есть человек большой и богатый.

Впервые за всё время существования пятого «Б» даже у озорников и лентяев в графе «поведение» замаячили отличные оценки. Когда у нас пробудился интерес к литературе, Игнатий Дмитриевич стал приносить на уроки свежие журналы, книжки и обязательно читал нам вслух минут десять - пятнадцать, и мы всё чаще и чаще просиживали даже перемены, слушая его.

Очень полюбили мы самостоятельную работу - не изложения писать, не зубрить наизусть длинные стихи и прозу, а сочинять, творить самим.

Однажды Игнатий Дмитриевич стремительно влетел в класс, велел достать тетради, ручки и писать о том, кто и как провёл летние каникулы. Класс заскрипел ручками.

Не далее месяца назад я заблудился в заполярной тайге, пробыл в ней четверо суток, смертельно испугался поначалу, потом опомнился, держался по-таёжному умело, стойко, остался жив и даже простуды большой не добыл. Я и назвал своё школьное сочинение «Жив».

Никогда ещё я так не старался в школе, никогда не захватывала меня с такой силой писчебумажная работа. С тайным волнением ждал я раздачи тетрадей с сочинениями. Многие из них учитель ругал за примитивность изложения, главным образом за отсутствие собственных слов и мыслей. Кипа тетрадей на классном столе становилась всё меньше и меньше, и скоро там сиротливо заголубела тоненькая тетрадка. «Моя!» Учитель взял её, бережно развернул - у меня сердце замерло в груди, жаром пробрало. Прочитав вслух моё сочинение, Игнатий Дмитриевич поднял меня с места, долго пристально вглядывался и тихо молвил редкую и оттого особенно дорогую похвалу: «Молодец!»

Когда в 1953 году в Перми вьттпла первая книжка моих рассказов, я поставил первый в жизни автограф человеку, который привил мне уважительность к слову, пробудил жажду творчества.

(По В.П. Астафьеву)